Ольга Меерсон – автор двух монографий, десятков академических публикаций на русском и английском, переводов.

Профессиональный профиль: славистика, библейская или литургическая поэтика, апофатическое богословие, музыкология.

Практический диапазон включает преподавание, регентство в церковном хоре, опыт православной матушки.

Тако глаголет Господь:

И дам вам сердце ново и дух нов дам вам, и отыму сердце каменное от плоти вашея, и дам вам сердце плотяно, и дух Мой дам в вас.

 

венатати лахем лев хадаш веруах хадаша этен бекирбехем, вагхасироти ет-лев-гхаевен мибсархем, венатати лахем лев-басар.

כו וְנָתַתִּי לָכֶם לֵב חָדָשׁ, וְרוּחַ חֲדָשָׁה אֶתֵּן בְּקִרְבְּכֶם; וַהֲסִרתִי אֶת-לֵב הָאֶבֶן, מִבְּשַׂרְכֶם, וְנָתַתִּי לָכֶם, לֵב בָּשָׂר.                                                                                                         (Йезекииль: 36:26)

 

Тут есть одно слово, отсутствующее в славянском тексте (и в Септуагинте), точнее отражённое в своей синтаксической функции, предлога, но не в семантически-словарной: бекирбехем, то есть (дух нов дам) внутрь вас, а буквально – в ваше чрево (этимологически) или внутренности, в вашу «внутреннюю», как часто в псалмах переводится то же слово «керев», когда функционирует в качестве существительного: благослови, душе моя Господа, и вся внутренняя моя (веколь кравай) Имя святое Его.

Это характерно для многих предлогов на иврите: их этимология лежит частенько не только в пространственных образах, но и в анатомии, и при передаче самой предложной функции в переводе стирается. “Перед” – “на-лицо” или “в-лице” (бифней/лифней-), рядом – “по руку” или “об руку” (ль-йад-/ аль-йад), в соответствии – “по устам” (ле-фи-), и проч. Поэтому вполне естественно, что при переводе такой оборот, как «бекирбехем» (среди вас, но точнее – “у вас во чреве”, “во внутренней вашей”) часто передаётся идиоматически, то есть подходящим по контексту предлогом или падежом, но без сохранения обертонов или коннотаций анатомии, присутствовавших в подлиннике этимологически и ассоциативно. В данном случае – передаётся просто словом «вам» (в сочетании «дам вам»).

Однако этот случай один из многочисленных, и лишь один из аспектов рассматриваемого стиха. Множество примеров свидетельствует, что ассоциации и коннотации анатомии, присутствующие в подлиннике как неизбежный структурно-идиоматический элемент, а потому, казалось бы, немаркированные, на деле крайне важны в языке Ветхого Завета семантически, то есть способны явить в новом свете некую насущную “анатомичность”, не-аллегоричность самой вести. У Йезекииля эта анатомичность касается первичного смысла пророчества. Достаточно вспомнить знаменитую паремию о воскрешении Израиля из костей, читаемую на Православной утрени Великой Субботы, сразу после Погребения Плащаницы, то есть на гробе Самого Господа. Он воскреснет потому, что Он же – и Воскрешающий Израиля (то есть всех, кто обращается к Нему за помощью и верит и исповедует, что Он может помочь). Но такие вот грамматические идиомы вообще часто сопряжены с изначальным контекстом пророчества, контекстом культурным и историческим, а потому имеющим отношение и к смыслу самого пророчества.

Вернёмся к сердцу каменному у Йезекииля. Мы увидим, что это пророчество в своём буквально-анатомическом аспекте оказывается более пронзительным, чем в привычном нам сентименталистском, где нам кажется, что выражение “сердце каменное” прозрачно намекает на бесчувствие Израиля (адресата пророчества). Для того, чтобы увидеть это, попробуем произвести «воскрешение слова» по Шкловскому.

Здесь уместно упомянуть об исследовании Андреем Анатольевичем Архиповым этимологии «зеницы ока» – как “женицы”, то есть уменьшительного от “жены” (сравни с pupilla). Архипов показывает, что это калька с ивритского «бат-айин”, то есть “дочь ока”. При этом на самом-то иврите ”дочь” (бат) – определитель принадлежности существительного чему-то, если это принадлежащее существительное женского рода. Но то, что на иврите грамматически заряжено, при калькировании вылезает как семантика, и на наших глазах появляется, ткётся из воздуха дочка, маленькая девочка, пупилла, женица, зеница.

Подобную же потенциальную, но легко взываемую к жизни семантическую нагрузку несут в Ветхом Завете и предлоги вроде «бекирбехем” (у вас в кишках, во внутренностях). Анатомическая семантика предлога, кажется, уже совсем стёрлась, но вдруг её воскрешает контекст самой вести – об анатомическом воскрешении. Именно это, анатомическое воскрешение и влечёт за собой воскрешение слова по Шкловскому: когда идиоме вдруг возвращается буквальный смысл и оказывается в ней важным.

 

“Дам вам новое сердце и дух (дыхание) новое во внутренностях ваших, И уберу от вас (сниму с вас, почти как на сегодня философское понятие «снятия»), либо – “изыму” / “вытащу” сердце каменное из плоти вашей / сниму с плоти вашей: «ми-» может быть и «из», и «от», и «с», так, как можно снять пальто или лечебный пластырь), и дам вам сердце плотяное / из плоти.”

 

В таком виде стих предстаёт более подчёркнуто анатомическим и менее сантиментальным. Противопоставление между сердцем каменным и сердцем плотяным теперь представляется не столько противопоставлением между бесчувствием народа и смягчением в нём сердца, сколько противопоставлением мёртвого сердца и живого.

Но если, хоть в какой-то степени, сердце каменное – это не удачная метафора, не образ ожесточения, а нечто с более буквальным значением, тогда что же это? Каково же тогда значение этого выражения и каков может быть более буквальный его референт? Где мы можем найти каменные сердца в качестве физических объектов? Кому такое вообще могло понадобиться?

Оказывается, и найти такое мы можем, и понадобиться могло, причём именно в историческом контексте, актуальном для Иезекииля: понадобилось соседям-египтянам. Древние египтяне имели обыкновение, при бальзамировании мумий (см. Wallis Budge, Egyptian Magic, 1901), вынимать из тел внутренности и вкладывать вместо них их модели-изображения из полудрагоценных камней. При такой конкретной отсылке и таком физическом, плотном (хоть, увы, и не плотском) референте выражение «сердце каменное» указывает на совершенно конкретную реальность, с которой Иезекииль с его образом слов Господа вступает в полемику. Реальность эта – окружающий Египет, с его культовой практикой, сосредоточенной на культуре смерти. Как всегда в полемике, формально важно то, что оружие в битве с противником должно быть трофеем, взятым у него. Если оружие это – культурная отсылка, то она должна быть отсылкой к реальности, актуальной для противника. В данном случае – это погребальный обычай противников Израиля египтян, с сопутствующей ему символикой. В терминах же Иезекииля этот обычай, при обратном порядке действий, становится церемониальным обычаем воскрешения. При погребении (у египтян) вынимают сердце плотяное и вкладывают каменное. При воскрешении же (у нас, у Господа Бога Израилева) действия совершают в обратном порядке: вынимают сердце каменное и вкладывают плотяное. Можно представить себе воскрешение как киноплёнку с записью погребения, прокрученную назад.

Таким образом, мы можем стать на место читающих или слышащих эти слова в их изначальном контексте. Это как для нас, выросших на реальности советсткого атеизма, услышать, что Господь и государственный крематорий способен превратить в больницу для выздоравливающих.

 

Приложение: Поэзия, как всегда, прикасается к пронзительному короче и точнее. Вот стихотворение на ту же (заданную мной) тему Ольги Владимировны Рожанской:

 

*   *   *

 

Мне весть от Вышнего принес

Гонец в египетской одежде,

И вижу я: открыли вежды

Колеса посреди колес,

 

И херувимов бычьи морды

Венчают тело из огня,

И спросит Сила: Кто тут гордый?

Кто чтит ваалов, не Меня?

 

В тебя Я сердце положил

Не как иной, из хризолита,

А – бурой жидкостью налито,

Лозой обвязанное жил.

 

Поди, пророк, скажи костям

Сухим – в одно собраться место!

Я Непорочную Невесту

Создам не сразу, по частям.

 

*   *   *