Николай Викторович Серов (http://psyfactor.org/autors/serov.htm) – автор необычный. Его специальность не принадлежит к разряду всем знакомых и требует неожиданного сочетания знаний – точных наук, философии, психологии.

Древняя традиция звучит здесь в согласии с последними достижениями современной мысли. Монографии Н.В.Серова «Хроматизм мифа», «Эндимион. Философия низа», «Философия цвета. Мода и гармония» известны многим читателям. Наиболее яркой стала его последняя работа «АНТИЧНЫЙ ХРОМАТИЗМ» (издательство «Лисс», СПб, 1995). Влияние цвета на сознание, хроматический анализ древних знаний, позволяющий создать единую модель мужского и женского интеллекта, путь к согласованию «несовместимых» теорий цвета Ньютона и Гете – таков круг тем, включенных в этот обширный труд. По определению автора, он представляет новую методологию для формирования сложных саморазвивающихся систем.

Статья Н.В.Серова, которую мы предлагаем читателям, дает возможность оценить своеобразие авторского анализа классических источников, живую связь с реальностью и богатство возможностей науки о цвете

ЦВЕТА СОКРАТА

Н.В.Серов

Формальная логика обычно проявляется в интеллекте с доминантой сознания. Посмотрим же, как удивительно точно описывает Сократ интеллект подобного типа («Федр», 253 d слл): «…мы каждую душу разделили на три вида: две части ее мы уподобили коням по виду, третью возничему… Из коней, говорим мы, один хорош, а другой нет… Один из них прекрасных статей, стройный на вид, шея у него высокая, храп с горбинкой, масть белая, он черноокий, любит почет, но при этом рассудителен и совестлив; он друг истинных мнений, его не надо погонять бичом, можно направить его лишь одним приказанием и словом. А другой горбатый, тучный, дурно сложен, шея у него мощная, да короткая, он курносый, черной масти, а глаза светлые, полнокровный, друг наглости и похвальбы, от косм вокруг ушей он глухой и еле повинуется бичу и стрекалам».

Поскольку далее возничий вместе с белым конём объединяются Сократом против коня черного, то несложно сопоставить первые два с сознанием и подсознанием, а последнего с бессознанием. Об этом говорят и ОТСУТСТВИЕ СТЫДА у последнего и НЕИСТОВОЕ СТРЕМЛЕНИЕ К СБЛИЖЕНИЮ С ВОЗЛЮБЛЕННЫМ и т.д.

Отсюда несложно представить и функции компонентов интеллекта по платонову Сократу:

возничий конь белый конь черный

сознание подсознание бессознание

Из этого выводится связь сознания с белым цветом; да и у Сократа возничий вполне логично объединяется с белым конем – разумной частью души. Сюда же можно отнести и сведения о совести, почете, рассудительности и т.п.

Но что же должна означать черноокость белого коня?

А у черного бесстыжего коня глаза светлые. Можно ли соотнести цвет этих глаз с рассуждениями об остроте зрения и о недоступности зрению разума (там же, 250 d)?

Говоря о припоминании душой божественных истин, Сократ говорит: «Красота сияла среди всего, что там было; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого из чувств нашего тела – ведь зрение самое острое из них. Разум не поддается зрению, иначе он возбудил бы необычайную любовь, если бы какой-нибудь такой отчетливый образ оказался доступен зрению; точно так же и все остальное, что заслуживает любви. Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной».

Но вспомним сократовы рассуждения о божественности белого цвета и о принятии теории истечений Эмпедокла (подобное – подобному). Не здесь ли лежит вопрос о цвете глаз?

Никто иной как черный конь воспринимает божественную красоту юноши без всякого смущения: «С ним мучение и его сотоварищу по упряжке, и возничему, он принуждает их приступить к любимцу с намеками на соблазнительность любовных утех… Если победят лучшие духовные задатки человека, его склонность к порядку в жизни и в философии, то влюбленный и его любимец блаженно проводят здешнюю жизнь в единомыслии, владея собой и не нарушая скромности, поработив то, из-за чего возникает испорченность души, и дав свободу тому, что ведет к добродетели».

Как известно, скромность (целомудренность) всегда одевалась в белые или серые одежды. Белый конь Сократа олицетворяет, следовательно, не совсем сознательный компонент разума, поскольку его черные глаза могут и смириться с неистовством черного коня и «заставят их выбрать и совершить то, что превозносится большинством как самый блаженный удел».

Речь здесь о величайших (сознательных) клятвах в верности при жизни и последующем совместно-окрыленном странствии душ в светлом поднебесном мире.

Тут-то (247 c) Сократ и раскрывает суть своего представления о разуме: «Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да и никогда не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души – уму; на нее-то и направлен истинный род знания».

Так как наиболее истинный род знания Сократом сопоставляется с добродетелью (то есть со знанием логической сущности бытия), то непосредственно явствует, что, согласно Сократу, осязаемая и неосязаемая сущности ничего общего между собой не имеют. Именно в женские уста (Диотимы, «Пир», 211 e) вкладывает Платон подобное представление о сущности прекрасного: «Так что же было бы, – спросила она, – если бы кому-нибудь довелось увидеть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, беспримесным, не обремененным человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, если бы это божественное прекрасное можно было увидеть во всем его единообразии?».

МОЖЕТ ЛИ НАЗВАТЬ РЕАЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА БРЕННЫМ ВЗДОРОМ ЦВЕТА И КРАСКИ, ОКРУЖАЮЩИЕ И ТВОРЯЩИЕ ЕЕ ЖИЗНЬ?

Вряд ли… Это Сократ, с его абсолютизацией чистого сознания, умозрительного знания, говорит устами Диотимы.

Ибо женщине всегда было свойственно преувеличенно-сознательное отношение к жизни и добродетели (см. 7 гл. нашей книги «Античный хроматизм»).

Иначе говоря, ясно представить себе означенную умозрительную бесцветную, бесформенную, но подлинно существующую данность вообще невозможно. Выходит, что ум сводится Сократом с одной стороны к чистому сознанию, а с другой к возничему (тому же сознанию), управляющему совестливым под- и бесстыжим бессознанием.

Но эти последние – кони, они не обладают умом. Это означает практическое пренебрежение всей сократовой философией иррациональными сферами бытия. И Сократа, как никого иного, поддержала вся греческая мысль в этом ее неумолимом стремлении к логике, к рационалистическому детерминизму человеческого поведения.

В своей книге «Греки и иррациональное» Е.Доддс наглядно показал, что именно эта тенденция (выявляющаяся как в логике Сократа, так и у софистов) привела к эпохе греческого просвещения, и, вместе с тем, к ее упадку. Чему же учит Сократ в тот «золотой век Перикла»? В период демократических реформ, когда афиняне судили Анаксагора, Протагора, да и самого Сократа…

Если верить Платону, Сократ учил всему, то есть мог говорить на любую тему, как женщина или истинный софист. Но этим как раз платонов Сократ и вызывает наибольшее недоумение.

Появляясь практически во всех диалогах Платона, посвященных учениям ФИЗИКОВ, Сократ, тем не менее, постоянно повторяет, что он невежественен в таких вопросах. Интересно отметить, что современная сексология установила: женщинам тяжелее даются как раз естественно-научные дисциплины в сравнении с гуманитарными. Примечательно то, что Платон не вывел Сократа в «Законах» – именно в этом сочинении, где он был бы наиболее сведущ и обязательно сказал бы что-либо ироническое про общность мужей в том самом виде, который в новейшее время принято понимать как сократову иронию.

Итак, в отношении Платона к наставнику с самого начала содержится нечто интригующее, ибо на самом деле, судя по «Федону» (96 a слл) Сократ уже с малых лет занимался изучением «физических вопросов», как их тогда называли, и вполне логично изложил, к примеру, и горгиеву теорию восприятия, и учения Пифагора, Эмпедокла или Анаксагора.

Платон умышленно акцентирует внимание собеседников (практически во всех диалогах) на своеобразном кокетстве Сократа, т.е. на фразах типа «однажды мне кто-то рассказал, что он вычитал в книге Анаксагора», чтобы затем обескуражить пересмешника совершенно иной: «…С величайшим рвением принялся я за книги Анаксагора, чтобы поскорее их прочесть и поскорее узнать…»

Будем исходить из учения Сократа (вложенного в его уста Платоном) об осознании фактов и о переработке представлений в нечто доступное, нечто женственное, от чего уже возможен и платонов переход к понятиям. А как иначе можно расценить тот факт, что Сократ на «Пиру» (202-205) не только вкладывает свои наиболее сокровенные мысли именно в уста Диотимы, но и постоянно оговаривает ее мудрость?

Особенно, если следуя Диотиме признать, что Эрот является не объектом любви, а любящим началом, занимающим промежуточное положение между мудрецами и невеждами. Это же положение, согласно Диотиме, занимают и философы.

Но кто оспорит наше утверждение что в ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ между мудрецами и невеждами находятся прежде всего женщины?

Кто не знаком со страстным и вечным желанием женщин учиться? Кто не сталкивался со своим ПЕРВЫМ учителем – матерью? Не следует ли признать из всего этого, что любящее начало (по Диотиме) и составляет этот предмет рассуждений Сократа, о котором Платон не желает говорить его устами?

Платон молчит не только о женщинах, не только о Демокрите, учение которого тем не менее использует в своих трудах. Платон молчит о Сократе-физике. С другой стороны, он постоянно вкладывает в уста Сократа слова о единственном лишь интересе к человеку (мужчине) и к нравственности, то есть к этике в собственном смысле слова.

Если кто-то из последователей Фрейда решил бы выразить своё мнение по этому поводу, то, скорее всего, пришёл бы к выводу, что у Платона сократов комплекс транссексуальности в процессе замещения перерос в комплекс вытеснения всех познавших Сократа современников. Возможно ли иное толкование специфически женского оборота в «Федре» (235 е): «грудь моя, чудесный друг, полна, я чувствую, что могу сказать не хуже Лисия…» да и всего дальнейшего кокетства Сократа?

Не зря на это обращает внимание и Федр (236 d): «Сообрази, что мы отсюда не уйдем, прежде чем ты не выскажешь того, что у тебя, как ты выразился, в груди».

Выходит, этот оборот был в самом деле нетипичен для греков-мужчин (в отличие от женщин), думавших все-таки головой, как констатировал еще Гераклит.

Не требует никаких комментариев и последующая фраза Федра, настолько недвусмысленно она подтверждает предыдущую: «Мы здесь одни, кругом безлюдье, я посильнее и помоложе – по всему по этому внемли моим словам и не доводи дела до насилия, говори лучше по доброй воле».

Теперь представим интересующее нас учение о цвете в изложении платонова Сократа.

К этому располагает высокий уровень его знаний в диалогах, где он выказывает знакомство в том числе с цветовыми теориями Эллады того времени.

К тому же он, как настоящая (душой) женщина, обнаруживает любовь ко всему цветному (Федон, 110 c): «…та земля, если взглянуть на нее сверху, похожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчиками этих цветов, но Земля вся играет такими красками, и даже более яркими и чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом золотистая, в третьем белая – белее снега и алебастра…»

Показательно, что современная психоаналитика цвета соотносит подобный (пурпурный, желтый, белый) выбор предпочитаемых цветов с экстраверсивной женственностью при доминирующем в интеллекте сознании.

Сократ же продолжает речь, в которой опять бросается в глаза чисто женская симпатия к пестроте: «и остальные цвета, из которых она складывается, такие же, только там их больше числом и они прекраснее всего, что мы видим здесь. И даже самые ее впадины, хоть и наполненные водой и воздухом, окрашены по-своему и ярко блещут пестротою красок, так что лик ее представляется единым, целостным и вместе нескончаемо разнообразным».

Вряд ли найдется еще один философ античности, так любовно идеализирующий пестроту Мира. Но чисто по-женски же Сократ забывает, что только что там же (100 d) он говорил нечто противоположное: «…если мне говорят, что такая-то вещь прекрасна либо ярким своим цветом, либо очертаниями, либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отметаю все эти объяснения, они только сбивают меня с толку».

Вот так.

Просто и без затей. Может быть, даже слишком бесхитростно, как он сам говорит.