«Сладкая N» как связующее звено эпох.

Джеймс Мантет

 Ленинградская баллада Сладкая N поэта музыканта Майка Науменко служит советским материалистским мировоззрением, возникшей вслед за ним богемностью, вдохновлённой западной литературой и рок-музыкой, и духом классической петербургской мифологии золотого и серебряного веков русской культуры. Особая «энциклопедичность» песни, которую видели в ней современники, касается совокупности культурологического, психологического и метафизического слоёв, придающим номинально прозаически настроенному произведению качество своего рода гимна. Нюансы песни дают точную картину примет нравов интеллигенции советской «второй культуры», к которой принадлежал Науменко, и подсказывают аналоги культурным архетипам других эпох в истории северной столицы России. Неоднозначное отношение лирического героя к сюжетному содержанию песни одновременно приводит достоверные подробности и оценивает их в сопоставлении с желанием идеального осуществления непростой, но потенциально значительной мечты. Траектории преобразующего воздействия песни зависят от ориентации автора и слушателей по отношению к онтологическим приоритетам, связанным с фигурой музы. Сочетание линий внимания к неприкрашенной, насыщенной повседневности с тягой к неведомому прекрасному задаёт Сладкой N вневременную востребованность, как средству преодоления разрывов истории на волне музыки. Ключевые слова: вторая культура советской эпохи, русская рок-культура, русская культура, русская культурная преемственность, петербургская культура, ленинградская культура, «энциклопедия русской жизни», «Сладкая N», Майк Науменко. Популярная ленинградская баллада Сладкая N советского музыканта Майка Науменко – чудесное связующее звено между эпохами. Погружаясь в глубины смыслов песни, появившейся на рубеже 1970-1980 годов, можно получить дополнительную возможность оценить то, что подготовленному слушателю интуитивно понятно при первом же прослушивании: Сладкая N – это органический срез целой вселенной человеческой жизни и нечто даже больше этого. Золотой, серебряный и советский века русской культуры могли бы казаться в разладе, оторванными друг от друга, но в этой песне они постигаются органично вместе, проявляется их взаимная притягательность, как плодовитая среда для воображения и поиска, для размышлений о жизни. Одна из самых устойчивых оценок песни: то, что она обладает своего рода «энциклопедичностью». Формулировка этого, ставшего традиционным, отношения подсказана известной статьёй великого критика XIX века В.Г. Белинского о пушкинском «Евгении Онегине» (1833), назвавшего гениальную поэму «энциклопедией русской жизни» [1, с. 1-20]. Среди определений, применяемых к песне, фигурирует ряд вариаций на эту тему. Согласно рок-журналисту Александру Старцеву, по горячим следам записи альбома «Сладкая N и другие» рецензировавшего его в 1980 г. для подпольного журнала «Рокси», песня Сладкая N – ещё это одна «энциклопедия русской жизни», «что-то вроде Онегина» [17]. Писательница Людмила Петрушевская, полюбившая творчество Науменко с момента первого знакомства с его выступлением в Москве в октябре 1980 г., полагала, что песня является «энциклопедией советской жизни» [14]. Сам Науменко во время домашнего концерта в 1989 г. объявил, что ему «очень польстило мнение Бори Гребенщикова, который назвал эту песню «энциклопедией петербургской жизни», если учитывать, так сказать, словарный канон до того» [9]. Таким образом эти схожие отсылки к Пушкину и Белинскому, являют мнение современников о том, что Сладкая N даёт в чем-то исчерпывающие свидетельства об узнаваемых аспектах их собственной реальности. И в этом смысле песня может служить в некотором роде познавательным пособием на эту тему и сегодня, и в будущем, одновременно устанавливая преемственность традиции по отношению к данному историческому моменту. Получается, что в песне «советская жизнь» по-прежнему узнаваема как «русская» и «петербургская» жизнь, которая включает закономерности, оказавшиеся устойчивыми, несмотря на частичную смену декораций и норм на советские. Несмотря на камерный масштаб песни по сравнению с «Онегиным», подразумевается, что ракурс на «советскую жизнь», предложенный в песне, может оказаться плодотворным для литературного осмысления и увековечения времени и культурной среды, как и в «Онегине» для своего контекста. Пять куплетов небольшой песни повествуют о событиях одного дня, что занимает всего три минуты исполнения при впечатлении большой плотности содержания и чем-то эпического размаха. Вслушиваясь в энциклопедичность саги «Сладкой N», можно воспринимать песню и её время на эпохальном, вечном уровне. Энциклопедичность «Сладкой N» касается и предметной стороны содержания песни, и её психологической атмосферы. Песня разворачивается, как маленький спектакль в ряде сцен, наполненных подробностями. Точность подробностей возникает за счёт того, что Науменко пишет вдохновенно о том, о чём хорошо знает. Обстановка, настроения, привычки, типажи, слои общества, манеры общения и отношений, занятия и увлечения, кухня и питье, экономическая жизнь, прочие вседневные явления – все подмечено в песне документально. При этом, как и «Евгений Онегин», текст песни не может восприниматься как сухой набор фактов, поскольку она нанизана на подлинные переживания убедительного героя. Эта песня о жизни как таковой, и присутствие метких деталей лишь делает её тем более живой и способной на взаимодействие с реальностью слушателя любого времени. В оценках современников уже предвосхищается эта жизнеспособность. Повествование начинается в скромном жилище героя, в его «каморке» [10, с.102-103], в некотором роде достаточно типичной для советского быта. Обращает на себя внимание, что в этой зарисовке отсутствует пафос или критика обстановки: герой думает о другом, и нет впечатления, что быт его особо стесняет. Здесь можно вспомнить слова Иосифа Бродского о своём ленинградском жилье в «десять квадратных метров», которые «принадлежали мне, и то были лучшие десять метров, которые я когда-либо знал» [2]. Для героя песни Науменко главное то, что он всегда занят мыслями о своей, так называемой, Сладкой N. Как уточнял Науменко на одном из домашних концертов, рисуя латинскую букву в воздухе, «Сладкая N – это никакая не Анна англоязычная, это такое вот N» [9]. Один из наиболее известных примеров подобного приёма в русской литературе – превращение после замужества пушкинской Татьяны, архетипичной музы, в анонимную «княгиню N» [15, гл.8]. Ощущение материальной непринуждённости, усиленное любовной озабоченностью героя, развивается в следующем куплете благодаря описанию небрежности туалета и ухода за внешностью перед выходом из дома. Сцена выглядит инверсией пушкинского сюжета о тщательной подготовке Онегина к выходу в свет [15, гл.1, XXV], а в интонации чувствуется похожая на пушкинскую смесь иронии и восхищения, пропорционально отражающая общепринятое полярное отношение к молодым героям-бездельникам своего века. Можно заключить, что для слоя общества, представленного героем «Сладкой N», совершенно в порядке вещей выйти условно бесцельно и без формальной подготовки на встречу с миром. Поведение героя выглядит не учтённым моральным кодексом строителя коммунизма. Похоже, что герой верит, что успешность дня в большей степени зависит от неприкрашенного внутреннего содержания и от ответного жизненного магнетизма, а не от внешнего лоска. И действительно, на пути героя сразу же возникает таинственный незнакомец, которому герой якобы небезызвестен. Важно, что встреча с ним происходит именно «на мосту», символическом и характерном для Ленинграда-Петербурга архитектурном сооружении. Важно, что у этой пары сразу возникает некое взаимопонимание, свидетельствующее о наличии общих признаков, некоего общего стиля, необходимых для установления доверия друг к другу, как представителям хотя бы приблизительно одного сословия. Эта общая принадлежность делает их номинально равными, даже если такое равенство поддерживается вложениями неравного масштаба: «И у него был рубль, и у меня четыре, / В связи с этим мы купили три бутылки вина». Для эстетики и историчности песни важно, что названы точные денежные суммы и количество приобретённых напитков. Уточнение средств, необходимых для данной покупки, не только работает в пользу достоверности, но и помогает зафиксировать песню в историческом моменте курса рубля. Уже через пару лет после сочинения и первой записи песни Науменко на концертах начинает добавлять к этой строчке примечание «по старым ценам!» [8, 9]. С тех пор, конечно, вино прошло инфляцию, а рубль девальвацию в несметные разы. Решение пары спонтанных товарищей в песне скинуться на радости жизни несмотря на то, что их положение уже граничит с безденежьем, выглядит знаменателем честолюбия на фоне шаткости общих экономических и социальных процессов. К тому же немаловажно, что за историю песни несколько раз меняются варианты того, кто из пары сделал какой вклад. На первой записи 1980 г. [11] большая сумма у Науменко, а меньшая у его напарника, а на последней 1990 г. [4] всё наоборот. Любопытно, что Петрушевская, впервые услышавшая песню в начале 1980- х, комментирует именно вариант прибеднённости Науменко, расценивая это, однако, как примету большей личностной ценности: «он столь высоко стоял, что оценивал себя как валюту, один к четырём» [13, с.14]. Похоже, данная подробность песни могла варьироваться от случая к случаю, что тем более указывает на глубокое моральное значение затронутого вопроса, как для Науменко, так и для слушателей – несмотря на мизерность сумм, о которых идёт речь, а может быть и как раз за счёт этого, эти суммы в итоге говорят скорее не о покупательной способности, а в большей степени о молодости, богемности, соборности и наличии других ценностей помимо денежного расчёта. Важно подчеркнуть, что неравное соотношение средств однозначно преодолевается в виде трех бутылок вина, представляющих собой эквивалент равенства, на который партнёрам кажется надёжным направить свои скромные возможности. Так же важно, что эти бутылки вина покупаются не для того, чтобы выпить все три на двоих, а для того, чтобы пойти «в престранные гости» в мансарде: в России даже и в богемной среде не принято являться в гости с пустыми руками. Хождение в гости изо дня в день – такая же постоянная составляющая ритма рядовой советской жизни, как балы для аристократов начала XIX века. Важно, что при всей «странности» гостей, общение происходит в традиционной для русской и советской жизни манере – «за накрытым столом». Важен сам факт этого типичного, но незаурядного домашнего общения, которое складывалось так много в советской жизни, – и посвободнее и по карману. Об этих гостях мы узнаем много конкретного, например, что там пили: портвейн – скорее всего, дешёвый – но имеется и принесённое героем и новым другом вино (сухое, судя по цене), а ещё и ром, которому герой впоследствии отдаёт предпочтение. Мы узнаем, во что играли: в кости, бесхитростную игру ставки на волю случая. Мы узнаем, какой лексикон там в ходу: неформальный. Узнаем, какую музыку слушали: Баха, чей дух, эпоха и стилистика неожиданно накладываются на атмосферу рок-песни за счёт упоминания. И мы узнаем, о каких деньгах там мечтали – «кто о шести миллиардах, а кто всего лишь о шести рублях» – то есть и о совсем нереальной по тем временам сумме, и о достаточно крохотной, которая все же на один рубль превосходит прежнее общее благо героя и его товарища, ныне уже потраченное. Как будто нарочито, предположительно отсутствует средний уровень конструктивного финансового проектирования, которое в данных обстоятельствах выглядело бы абсурдом. Описание таких грёз, озвученных воображением героя, добавляет ещё пару штрихов к картине экономической мысли советской эпохи, представленной в песне. При этом мы также узнаем, что хотя бы разговоры в этих гостях касаются условно более рафинированных, модных в ту пору тем: летающих тарелок и дзен-буддизма, предметов, которые отсутствовали бы в любом тогдашнем официальном справочнике о советской жизни, но которые энциклопедия «Сладкой N» не упускает. То, что в этих гостях регулярно «посылали гонцов в гастроном», поддерживает впечатление, что хозяйственные запасы в данном доме не слишком богаты и потребляются с хорошим темпом, но в подобных случаях принято проявить соучастие ради продления общего удовольствия. И то, что герой после проведения вечера «с трудом отыскал свой сапог», свидетельствует, что до начала «общего веселья» гости не забывают снимать уличную обувь у двери, что тоже принято традициями конкретного города и страны. Всё ранее сказанное, в первую очередь, касается материального и социального контекста песни и отдельных аспектов мировоззрений представленных персонажей. Помимо этого, особыми томами энциклопедии «Сладкой N» представлена сама личность героя повествователя, наряду с фигурой героини, чья связь с иной Татьяной, чем та, что покорила Онегина — с ленинградской художницей Татьяной Апраксиной – также входит, согласно взглядам специалиста по русской рок- поэзии Ю.В. Доманского, в систему представлений о песне, которые являют собой ту «целостность, которую и можно будет назвать произведением» [5, с.27-35]. И ещё один том, как минимум, могла бы составить музыка, образующая среду для правильного взаимодействия контрастных реальностей, намеченных в песне. Герой «Сладкой N» многогранен, что отражается во вкусах и убеждениях, которые определяют его отношения с общественностью, с музыкой и особенно с его музой. Для него какие-то состояния и цели представляются нормативными и привычными, а другие расположения и ориентации становятся двигателями развития, значительных сдвигов. Герой кажется настолько же выдающейся и одновременно неотъемлемой частью среднего слоя своей эпохи и среды, насколько был Онегин для своей. Чем больше герой Науменко всматривается в «энциклопедическую» реальность песни и за её пределы, тем больше у него возможностей стать действительно особым. Художественное преображение порождает поэтическое волнение, которое даёт почву для восприятия даже незначительных деталей в качестве существенных и их точного изложения. Без хорошо обоснованной поэтической жизни, мало толка бы вышло из развития Науменко от «техники подражания на более сложный механизм интертекстуальности, что затем проявляется в путеводных приёмах в… личном песенном творчестве в целом», как указывает финский исследователь Т. Хуттунен [18, с.82] и многие другие. На героя Науменко влияют разные полюсы интересов. Достаточно ясно, что герою нравится, а что не нравится. В общественном плане ему нравятся новые знакомства, особенно если к нему относятся лестно («он сказал мне, что он знает меня»). Но это не значит, что он воздержится от критического, иронического отношения к ним, ибо ему не нравится даже малейшая тень нелепости («кто-то, как всегда, нёс чушь о тарелках, и кто-то, как всегда, проповедовал дзен» – в альтернативном варианте даже «рекламировал дзен» [12]). Они же и сами активно придираются друг к другу («называли друг друга говном»). Создаётся также впечатление, что герой равнодушно относится к моде на Баха, характерной для богемы старшего поколения, которое, возможно, отчасти здесь в мансарде и представлено. Равнодушие, однако, не мешает автору понять, насколько украсит песню включение инородного Баха в её энциклопедические припасы — также, скажем, как украшает текст одного из прототипов «Сладкой N», песни Лу Рида «Sweet Jane», упоминание прослушивания по радио героями лёгкой «классической музыки…»Марша деревянных солдатиков»» [19] – либо Чайковского, либо из музыки к старому американскому детскому фильму. В обоих случаях, намёк на классическую музыку внутри рок-песни даёт почву для осознания и сравнения ценностей разных культур и времён. К тому же прослушивание старомодного западного Баха в мансарде – такой же способ принять окружающую обстановку, каким бы было наслаждение рок-музыкой дома у героя. Музыка Баха, побуждая слушателей «думать о своём», добавляет благородства даже размышлениям о рублях. Но это просто не та музыка, к которой герой чувствует особую близость. Ему милее прорывная западная музыка своего времени. Возможно, итоги рассуждений об обстановке в мансарде служат одной из причин, по которым ни компанейская, ни чувственная симпатия не порабощает героя. Он делится, что одна из присутствующих дам «пыталась захватить меня в плен, / А я молчал, пень пнём», при том, что он отдаёт госпожам того вечера должное: они были «довольно любезны». Подобным образом, «хотя меня так просили остаться, я решил уйти, хотя остаться мог». Герою важны и полунебрежная этическая и эстетическая независимость, и возможность немного похвастаться о своей привлекательности в глазах других, занимающих несколько чужой, хотя и дружественный, лагерь. Пытливость и участливость героя обусловлены определенными границами: самолюбием и наличием иного жизненного кодекса, иных целей, чем представлены в круге, в который он попадает. Будучи бесцельным, он в то же время рассчитывает на некую гармоническую алхимию относительно обстоятельств и нестандартной дисциплины, подпитанных вкусом и сообразительностью. Отчасти из-за недостатка этой алхимии, на его взгляд, по ходу капризно проведённого дня он «был зол на себя и зол на вечер». Возможно, его беспокоит то, что английский исследователь П. Макмайкл определяет, как «напряжение, действующее в ленинградской рок-культуре между неформальностью «тусовки» и потенциальной серьёзностью игры и любви к рок-музыке» [20, c.684]. Важно отметить, что, обличая среду, герой песни также винит себя за предположительный провал своего дня. А причина его особого недовольства – это то, что уводит его воображение по ту сторону всего тщательно описанного контекста: увлечение персоной и местонахождением Сладкой N, мысль о которой и возвышает, и мучает, не давая покой. Припев «С кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?» идёт стержнем сквозь всю песню, придавая ощущение дополнительного единства и неслучайности всему бытовому опыту. Персонаж Сладкой N Науменко, впервые отмеченный в этой песне, занимает особое место в энциклопедии этого музыкального произведения и украшен множеством психологических и исторических соображений. Традиция обозначения неразглашённого лица латинской буквой «N» в России восходит к аристократическим кругам, наиболее подверженным западным влияниям, и встречается в русской литературной классике, в том числе у Пушкина. Для песни, которая обращается к распространённым западным традициям и к собственному историческому наследию, такое прозвище попадает в точку. Как раз благодаря этому персонажу весь строй песни, взятый из сугубо советской материалистической реальности, совершает скачок в область классической петербургской романтики, метафизики и легенд. Само сочетание противоположностей, присутствующее в этой единичной букве – тоже дань моде. Главное, что N, как и песня в целом, не примета статичной советской действительности, а явление извне, по ощущению и плотское, и почти что потустороннее. О резонансе фигуры Сладкой N говорит оживлённый, противоречивый комментарий как современников, так и потомков. Критик Артемий Троицкий называет героиню песни «славной, центровой давалкой, приводнённой, и натурально, пьяницей» [6, с.116]. Людмила Петрушевская считает её «нежной шлюхой, мотовкой и сладко спящей девочкой, дрянью», добавляя, при этом, что Сладкая N «явно не существовала» [13]. Вариант несуществования, мифичности Сладкой N провозглашался и самим Науменко: к примеру, из интервью с подпольным журналом «Рокси» после выхода альбома: «»Сладкая N» – потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я совершенно не уверен, что она существует» [8]. В результате, как пишет журналист Никита Величко, «все гадали» о том, кто такая Сладкая N, «и это Майка Науменко очень веселило» [3]. Вопрос о существовании или несуществовании усугубляется самой песней за счёт странного псевдонима героини и полного отсутствия её физического описания. К концу песни, когда она наконец появляется в сцене спящей, нет уверенности, не наваждение или не выдумка ли она. Каким-то образом эта неописанная женщина стала «символом времени» [7, с.76], как отмечает критик Александр Кушнир. Гениальность и проблематичность образа Сладкой N в песне – отчасти в том, что каждый может представить себе героиню такой, какой она ему кажется, на основе личных вкусов и культурных влияний, в зависимости от того, что он любит или осуждает. Даже «Незнакомка» Александра Блока, с которой многие, в том числе и сам Науменко, сравнивали Сладкую N, куда как более конкретно описана. При этом шкала чувств в песне не говорит о вдохновлённости автора нехорошей женщиной, ни реальной, ни выдуманной, ни абстрактной, ни собирательной: пьяницей, шлюхой, дрянью, и т. п., как предполагают многие. Она прежде всего сладкая, что можно понять по-разному – как физически, так и личностно. Что до претензий к ней, то понятно только то, что герой одержим ею, что он ревнует и подозревает её в неверности, и считает, что на её верность у него есть право. Незадолго до сочинения песни у Науменко болезненно закончился любовный роман, и он мог по привычке чувствовать, что у него по-прежнему какие-то права на осведомлённость и авторитетность относительно дальнейшей личной жизни своей возлюбленной. В этом смысле герой песни мог «ждать тебя до утра», проводя бдение в размышлениях о своей потере и вариантах её разрешения. Любовь воспитывает, настраивает на прозрения. Именно такой путь к прозрению проходит герой по ходу песни, словно его провокационные вопросы о Сладкой N увлекают его все глубже в поиск сакрального знания – опять же, как это было у Блока с Незнакомкой или у Онегина с Татьяной. Этот поиск – непростой. Вспыхнувшая влюблённость Онегина в ставшую недоступной Татьяну приводит его к разочарованию в светской жизни имперского Петербурга. Впечатления, отражённые в песне «Сладкая N», подобным образом показывают, как привычная взволнованность встречей с прелестями жизни уступает некоторому отчуждению от них и от собственной приземлённости по мере того, как другие мысли вытесняются любовной темой. В случае с нашим героем, который на время все-таки обрёл свою Сладкую N, эта любовная тема разрешается несколько успешнее, чем в случае предмета онегинского обожания. Посвященность героя героине, которая до последнего момента находится вне мира, описанного в песне, усиливает одновременно и вовлеченность в реальность, и неподкупность ей, что делает энциклопедичность песни ещё более объективной: её субъективность многогранна за счёт освещения происходящего с разных сторон. При этом многогранность обладает единством благодаря сосредоточенности внимания на высшей точке, на Сладкой N. То, что герой не описывает Сладкую N, может говорить о многом. О том, например, что он не способен и что ему не найти подходящих слов. О том, что он настолько реально её себе представляет, что не чувствует нужды её описывать. О том, что, обращаясь к ней, он не считает нужным описать её для неё самой, и что он чувствует такую близость к ней, как ко второй душе, которой он может рассказать обо всём подряд. По ходу сюжета мешают этой близости прежде всего навязчивые притязания к героине. Из-за них самочувствие героя постепенно все больше портится – уж никак ему не отвлечься от мыслей о его физически отсутствующей спутнице. Но в конце концов происходит чудо: он находит её у себя дома, спящей, и вдруг готов принять ее безотносительно, усмиряя свои домыслы: «я не стал тебя будить и устраивать сцен», как он вспоминает, не без гордости от самообладания. Выяснение прозаических подробностей о ее времяпровождении ему уже безразлично: «Так ли это важно, с кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?» – заявляет он, и солнечная, оптимистическая интонация всей песни, переживание храбрости могут отразить именно тот момент просветления, в котором рождается песня, как награда за правильно пережитые страдания. Он может понять, что Сладкая N была с ним всегда, в виде его собственных сублимированных чувств. В этот момент вся история дня превращается в музыку через саму Сладкую N. Герой и город причащаются растворенной в них музой, Сладкой N. Бодрая, мажорная, ритмичная музыка «Сладкой N» говорит о том, что для героя ожидание спутницы нельзя назвать сплошной мукой. То, что автор по ходу развития песни переживает нечто, похожее на радость – очевидно, и Сладкая N служит главным лейтмотивом этой радости. Когда в главном повторяющемся простом аккордном продвижении песни – до, фа, соль – ставится центральный вопрос, «с кем и где», и наступает небольшая пауза в пении на фоне повторения фа, и затем нового перехода на соль уже для произнесения зашифрованного имени, «моя сладкая N», напряженным монотонным голосом, возникает неописуемо прекрасное чувство приземлённого сопереживания с героем и в то же время полёта вместе с ним в стратосферу свободы, постигнутой на крыльях любви. От сочетания несовместимых импульсов сердце разрывается и получает тот драгоценный катарсис, который и требуется от искусства. Музыка, как область психологии, приоткрывает сознание автора, готовит страницы и переплёт для энциклопедии из событий одного дня. Музыка этой песни, эти три аккорда и мелодия, составляет и оформляет сообщение. Сама музыка – тоже документальна. Загадочным, но и естественным образом она несёт отпечаток ленинградских дворов, домов, улиц, рек, наряду с творческим брожением, которое способствует рождению именно таких плодов в душе автора, живущего именно там и тогда. Музыка «Сладкой N», как и название, перекликается с песней «Sweet Jane» Лу Рида (1970), вместе с отголосками припева «Absolutely Sweet Marie» Боба Дилана (1966), «где же ты в эту ночь, сладкая Мария», и клятвы верности «The Rolling Stones» персоне «Lady Jane» (1966), что означает прощание с «Lady Anne» и «Lady Marie». Однако на самом деле некое общее впечатление от этих песен лишь служит толчком для преимущественно автономного творения Науменко. Обращение в поисках вдохновения к западным источникам свойственно русской традиции, и в этом случае такое обращение к названным песням точно совпадает с личностным и историческим моментами и стопроцентно работают в пробуждённой душе. В случае со «Сладкой N» происходит не просто художественный перевод, а возникает новая встречная вибрация, которая развива- 84 ет импульс Рида, стремящийся объединить отверженных, невостребованных людей в одно видение культуры и любви, рвение Дилана перебирать и переворачивать восприятие реальности в погоне за своей полуземной, полуметафизической мечтой и переход «The Rolling Stones» от декадентства к галантности. Чем именно ленинградская художница Татьяна Апраксина, в скором времени перешедшая отчасти на тематику классической музыки, служила «прообразом Сладкой N» [7, с.75] Майка Науменко? Можно допустить, что нахождением и внутри, и вне пределов его внимания и понимания, судя по тому, как сама Сладкая N обитает как внутри, так и вне пределов песни о ней. Действительно, в тексте песни автор так и не доходит до полноценных портретов ни героини, ни кого-либо, кроме самого героя-повествователя. Зато создаётся ощущение почвы для дальнейшего понимания, отчасти благодаря музыке. От сочетания музыки и текста возникает самый правдивый образ Сладкой N, как женщины, понятой только частично и поэтому только частично доступной, но остающейся всегда областью возможных прозрений. В песне любовь и музыка преображают обыденность, выстраивая пространство для преодоления уже освоенного и приобретения нового знания. На уровне плотского понимания главный вопрос песни звучит грубо и мешает более адекватному отношению к сюжету. Но если понимать сюжет в свете контрвопроса, «Так ли это важно?», который задаёт и музыка, то понятно, почему вопрос, «С кем и где ты провела эту ночь?» в музыкальном контексте уже звучит победоносно: в результате вдохновения весь пережитый героем энциклопедический опыт становится материей гимна личностной свободе преданности любви. Этому гимну суждено, как и родине, городу, культуре, искусству, картинам реальной Сладкой N, принадлежать образно всем соотечественникам, всему желающему миру. Поэтому в ответ на вопросы песни можно ответить  убеждённо: Сладкая N готова проводить ночь со всеми, кто ей верен – всегда, навек, и чем больше, тем лучше. Музыкант и писатель Алексей Рыбин отмечает, что Науменко «никогда и нигде не исполнял саму песню, свой личный гимн – «Сладкую N» – лучше» [16], чем на записи для альбома «Сладкая N и другие», которому песня задала название и осевую тему. После появления этого первого собственного альбома и выхода на более широкую аудиторию в исполнении старого и сочинении многого из нового у Науменко появляется наигранность, фальшь. Стремление Науменко в оставшиеся десять лет жизни воплотить мечты о славе, обозначенный в фабуле песни, уводило автора в сторону от того духовного потенциала символа самой Сладкой N. Чем больше утверждался путь к заслуженному признанию, тем сильнее мельчало русло, в котором жил и творил сам автор. Судьба Науменко стала образцом одного из архетипов конца советской эпохи: задатки недюжинной прозорливости, которые созревают удивительным образом, но не в полной мере и не всегда вполне желаемым путём. Его сила заключалась в том, что изначально, как порождение советской эпохи, он оттачивал литературность, а не попсовость своего внутреннего мира и круга отношений. Мечтая о известности и запечатлевая эти мечты, он изобразил мир убожества, нищеты и надежды, который в лучших его песнях получился таким же богатым на смыслы, как космогонии Дилана, Лу Рида и Джеггера-Ричардса или, скажем, стихов и рассказов пишущего в то же время в Америке Реймонда Карвера, писателя, который также достигает фицджеральдовско-чеховских высот на основе приземлённого материала, или как у Пушкина, который так умело преобразил язык и впечатления своего времени в искусство. К сожалению, с годами литературный голос Науменко стал терять основательность. При этом такая песня, как «Сладкая N», сохраняет изначальный потенциал указывать на траектории непрекращающегося роста и неувядающей свежести. 86 «Сладкая N» сочинялась в советском городе, именовавшемся Ленинградом. Всего через пару лет после того, как автор ссылался на отзыв о песне как «энциклопедии петербургской жизни», город вернул себе прежнее имя – Санкт-Петербург. Месяца через три после этого распался Советский Союз, положив конец советской истории и дав новое начало русской. За десять дней до перерождения Петербурга Науменко погиб в Ленинграде, так и не увидев ни первой метаморфозы, ни второй. Распад Советского Союза грозил сыграть такую же негативную роль относительно объективного осмысления ушедшего периода, какую сыграли наиболее радикальные элементы русской революции. Можно было бы предположить, что Науменко скоро забудут вместе с другими советскими явлениями, в том смысле, что под влиянием прогресса и сменяющейся моды мало кто захочет вернуться к его культурному антуражу ради назидания и наслаждения. Но вместо пренебрежения его произведения, достойные канонизации, заново открываются, убирая иллюзию окончательного разрыва между эпохами. Песни Науменко, оказавшиеся неожиданно выносливыми в будущем, до сих пор порождают жизнеспособные, дополнительные значения и смыслы. Такая песня, как «Сладкая N», родившаяся в контексте норм и мировоззрения своего времени, но вне официального строя, излечивает душевные раны и заполняет пробелы, остающиеся у людей, когда старые системы рушатся и сменяются и когда конъюнктурные мечты не оправдываются интересами культуры. Как для переживших советские годы, так и для рождённых в другие времена и в других местах, песня знаменует победу незатейливого, непосредственного человеческого опыта над подчинённостью условностям. Эта песня – акт веры, усиливающий нашу же веру в правомерность служения идеалам незамутнённого обращения с жизненным укладом, при условии поиска своей Сладкой N, провокационная мысль о которой манит, как магнит материю. Вдохновенное искусство поз- 87 воляет нам встретиться друг с другом и с самим собой на мосту перекинутому в иное вневременное измерение – единственному, которое не распадается. Жизненная ориентация, о которой свидетельствует песня «Сладкая N», служит мерилом и опорой. Как своеобразная энциклопедия, «Сладкая N» расширяет диапазон культурных определений, которые оказываются точными, насущными и востребованными в поиске лучших времён – начиная с наших же престранных открытий по ходу каждого неряшливого дня.

Литература

1. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья девятая. // Отечественные записки, т. XXXIX, кн. III, отд. V. 1845. 2. Бродский И. Полторы комнаты /Пер. с англ. Д. Чекалов. // Новый Мир, № 2, 1995. 3. Величко Н. История одной песни: «Сладкая N». // Афиша Daily. 20 февр. 2013 г. URL: https://daily.afisha.ru/archive/volna/archive/onesong_sw eet_n/ (дата обращения: 24.11.2021) 4. Группа «Зоопарк». Музыка для фильма. СПб: Петербургская Студия Грамзаписи, 1991. 5. Доманский Ю. В. «Сладкая N» Майка Науменко в контексте метатекстов // Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология, № 5, 2010. 6. Дядюшка Ко (Артем Троицкий). Песни городских вольеров. (М.Науменко и другие) // Ухо №1 (5). Апрель 1982. Цит. по: Майк из группы «Зоопарк»: Право на рок. — Тверь: Леан, 1996. 7. Кушнир А. Сладкая N и другие. 100 магнитоальбомов советского рока 1977–1991: 15 лет подпольной звукозаписи. М.: Леан, 1999. 8. Науменко М. Интервью с Майком // Рокси № 4, янв. 1981. 88 9. Науменко М. Квартирник у Эллы Липы 1989. URL: https://www.youtube.com/watch?v=oPnxTCMjCFQ (дата обращения: 24.11.2021) 10. Науменко М. «Сладкая N». Майк из группы «Зоопарк»: Право на рок. Тверь: Леан, 1996. 11. Науменко М. Сладкая N и другие. Л.: Магнитиздат, 1980. 12. Науменко М., Гребенщиков Б. БГ и Майк — Флэтовик в Москве. URL: https://www.youtube.com/watch?v= OGnoD6-plKs (дата обращения: 24.11.2021) 13. Петрушевская Л. Мальчик Майк с Петроградской стороны // Коммерсантъ, № 220, 21.12.1996. 14. Петрушевская Л. Русский рок в лицах: Людмила Петрушевская (часть 2). программа «Содержание», ведущий Александр Липницкий. «Финам FM», 03.07.2011. URL: https://petrushevskaya.livejournal.com/61915.html (дата обращения: 24.11.2021) 15. Пушкин А.С. Евгений Онегин. // А.С. Пушкин Полное собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1950. 16. Рыбин А.В. Майк: Время рок-н-ролла. СПб: Амфора, 2010. 17. Старцев А. Новости звукозаписи: М. Науменко: «Сладкая N и другие» // Рокси, № 4, янв. 1981. 18. Huttonen T. When Bob Dylan came to Russia. Singer-Songwriters and the Emergence of Rock Poetry in 1970s Leningrad. // Living in a Political World: Social Commentary from Singer-Songwriters to Rap. Хельсинки: Société Néophilologique de Helsinki, 2020. 19. Lou Reed. Sweet Jane (live) URL: https://genius.com/Lou-reed-sweet-jane-live-lyrics (дата обращения: 24.11.2021) 20. McMichael P. After All, You’re a Rock and Roll Star (At Least That’s What They Say). The Slavonic and East European Review Vol. 83, No. 4 (Oct. 2005).