МЕЖДУ БЫТЬ И ИМЕТЬ. 

.

  Сотня лет — а ведь действительно целый век прошёл с нашей Великой! — с Октябрьской, социалистической! — достаточно, кажется, долгий срок, чтобы перевести восприятие этого крупномасштабного события на надлежащую дистанцию. Абстрагироваться, оторваться от него внутренне, эмоционально мешает, конечно же, столь же вековая протяжённость его последствий. никак не затухающих, не отпускающих из настоящего того, чему пора бы успокоиться в прошлом, как и подобает историческому прецеденту. Однако этот особый прецедент, как если бы незавершённость, недоведённость до надлежащего, хотя, возможно, утопического, идеалистического результата продолжала стимулировать попытки неудовлетворённого народного разума довести дело до конца, не прекращает своего существования и сегодня — прежде всего в качестве психологической составляющей жизни. 
..Если попытаться без предубеждений и не вдаваясь в детали оценить итоги революционного акта 1917 года с точки зрения его влияния на мировую сцену, то самым заметным и значительным из них можно наверняка посчитать радикальное разделение России с тем, что принято называть «мировым сообществом».
..Да что же в этом нового? — напрашивается вопрос. Западные страны — оплот мировой цивилизации — всегда относились к России с оттенком недоверия, даже когда совпадение интересов приводило к дипломатическому дружелюбию и использованию его плюсов. В том-то и дело, что ничего нового! Извечные колебания России между «хочется» и «колется» издавна составляют главную общую характеристику страны, занимающей в глазах Европы (и собственных, привыкших воспринимать себя через мнение Европы) периферийное положение дальней восточной провинции с присущими таковой элементами варварской недоразвитости, чертами чуждого, чужого и потому опасного ментального пространства. С начала XVIII века внешняя и показательная политика Российского государства неизменно выдавала намерение продемонстрировать способность страны соответствовать заданному Западной Европой высокому стандарту разумного прогресса. Тем не менее в самых благоприятных для окончательного соединения с ней ситуациях Россия избегает решающего шага, под всевозможными предлогами отодвигая и откладывая свой шанс получить желаемое — стать, наконец, равноправной частью единого целого прогрессивной объединённой цивилизации. Чему, разумеется, немало способствует и встречная настороженность Запада, сохранявшаяся даже во времена кровных связей тронов с той и другой стороны.

.

..Широко принято к этой закономерности относиться как именно к проявлению недоразвитости, неорганизованности — одним словом, неспособности России преодолеть сдерживающий рубеж провинциальной обречённости. Хотя основания для такой оценки очевидны и понятны, стоило бы, однако, принять во внимание, что все её авторы и пропагандисты одинаково полагаются на фундамент узкого, при этом вполне традиционного (вопреки установке на крушение традиций), зарекомендовавшего себя общепринятого ракурса, исходящего из точки того, что положено считать началом цивилизационного процесса, где в подножии древа мы снова и снова находим указания на афинский форум и римский сенат, так что каждая последующая версия всё равно так или иначе повторяет предыдущую, как бы не решаясь проигнорировать академические рельсы, классический, а потому единственно правильный и возможный путь формирования демократической государственности.
..А что, если позволить себе неуважение к этому установленному пиетету и представить радикально противоположную, идущую перпендикулярно вразрез с ним гипотезу оценки? Что, если допустить, что исторические неуклюжести российской политики не были настолько уж случайными и что действительной — скрытой, подспудной, подсознательной, целью Революции была совсем не та, которая провозглашена и всем известна? Что, если она была именно той, к какой привело её воплощение? И тот итог, о котором было уже сказано, итог фактического выдворения России из общего русла модели либерально-демократической поступательности, можно было бы расценивать, несмотря на ужасающую неоправданность жертвы, как итог положительный — и для страны, и для мира в целом?
..Провал революции был предопределён с момента её зачатия, не только рождения. Отсталая аграрная Россия одним прыжком обскакала индустриальных европейских лидеров, пожелав социализма прежде необходимой фазы буржуазного переустройства. И это вопреки истине, изрекаемой многомудрыми экспертами, что «без существования буржуазии социалистическая революция невозможна». Пока Европа, входя в XX век, разочаровывалась в себе и собственных ценностях и с очевидностью для неё самой деградировала в ожидании Великой Цели, Россия с опережением избрала для себя задачу превосходящей грандиозности — то есть как раз в силу этой грандиозности невыполнимую по определению. Демонстративно утопическую, слишком явно не соответствующую исходным условиям и средствам. К тому же сама идея пролетарской революции, как и её теория, отнюдь не предназначенная для России, была позаимствована у той же Европы, того же Запада — с привычным слепым доверием к его авторитету. 

.
..Да, революция была обречена — в том понимании, какое вкладывалось в неё согласно разработанным стратегическим представлениям о развитии цивилизации. Да, факт провала, поражения безусловен — по крайней мере с точки зрения выполненности поставленных революцией задач, достижения указанных ею горизонтов. 
Этот провал, однако, превратился в длительный процесс, составивший известные «семь десятин» — срок, живо напоминающий о библейском сюжете пребывания богоизбранного народа в вавилонском плену, пока опустошённая и обезлюдевшая оставленная земля «субботничала», очищаясь от неприглядного прошлого. В течение такого же периода Россия была оторвана от собственной жизни, порабощена, опустошена и ограблена — более всго в том, что касается духовного самосознания. 
Оккупирована чужой мыслью, чужой волей.
Тема переопределения национальной идентичности остаётся открытой и сегодня, когда получившая право распоряжаться собой страна вновь показывает непокорство, упорствует в нежелании подчиниться как будто вполне сложившимся и отшлифовавшимся за время долгой её изоляции принципам объединения мировых интересов, раздражая этим прогрессивно настроенную общественность, теряющую остатки терпения. Россию упрекают, обвиняют, перестают видеть причины пытаться её понять, наконец — сколько раз пытались уже, всё бесполезно! — и были бы рады, пользуясь недалёкими и ложными трактовками, вовсе от неё отделаться: она со своей противоречивостью, своими неожиданными влияниями и непредсказуемыми реакциями стоит на пути воплощения эволюционной мечты человечества.
..А что, если Россия в глубине её народной души чует за декорациями всемирного благоденствия фальсификацию, отсутствие жизни? Выхолащивание из неё смысла? Что, если на деле её не прельщает скороспелая перспектива перевода всей жизни, до самых интимных, самых священных её сторон, в цифровой формат? Что, если между быть и иметь она и не прочь бы иметь, только не хочет ради этого полностью отказаться от того, чтоб быть? Может, она не окончательно разуверилась в надежде совпасть со своей аутентичной реальностью — такой, какая не достигается подражанием, не заимствуется, представление которой вызревает только изнутри, медленно и мучительно? Может, поэтому она предпочитает всегда поступать не так, как другие, всегда отличаться, терпеть до последнего, перетерпливать своих нерадивых, нечестных, жестоких правителей, опасаясь больше всего нарушить, оборвать деликатный процесс глубокого внутреннего брожения, выработки фермента, необходимого жизни, её возрождению? фермента, от которого ушедшие вперёд успешно открестились, найдя его не столь уж необходимым и придумав богатый ассортимент заменителей на его место? Может, путём преждевременной и провальной, жертвенной и героической революции обеспечив себе вынужденную «субботнюю» остановку в развитии, надёжный резерв отсталости при неоспоримой способности превосходить все пределы, бить любые рекорды, когда нужда заставляет, страна выбирает путь самоумаления, самоущемления, самопритеснения для того, чтобы не потерять себя, не поступиться главным в себе — главным, что вопреки всему сохраняется в ней? 

.

..В конце концов, «великие русские» — Толстой-Чехов-Достоевский и иже с ними плюс их последователи, и это только из писателей — переворотного, ничуть не менее революционного воздействия которых не избежал ни один из передовых мыслителей мира, не были ни в чём чрезмерно прогрессивны, наоборот: старомодно серьёзны и глубоки, без всякой развлекательности, фривольности, без видимой новизны, с твёрдыми, при этом, моральными убеждениями. Разве одного этого недостаточно, чтобы удостовериться, что русский дух силён не азартом общего рынка и общих иллюзий, что верность себе, человеку в себе, человеку в человеке для него важней и нужней гонки за временем? 

.
..И почему бы, в конце концов, не признать, что это так?

.

Т. Апраксина

Лев Толстой

News 31569

Main Artlib Gallery 383352 O

Img Solovev 790 380

852x449 831588 L.530

Поделитесь мнением

*