Имя поэтессы Бренды Хиллман известно американским любителям поэзии по регулярным публикациям в уважаемых литературных журналах и по ряду авторских поэтических сборников. Её стихи переводятся на иностранные языки, а критики отмечают её умение оперировать словами.
Бренда Хиллман родилась в Аризоне, в городе Тусон. В настоящее время она ведёт авторский курс литературы и классической философии на кафедре поэзии колледжа Св.Марии в Калифорнии, у залива Сан Франциско, куда и переместилась её жизнь.
Бренда Хиллман представляет интеллектуально ориентированную американскую литературную среду. Её первый муж, Леонард Майклз, был видным прозаиком.
Творчество Бренды Хиллман отражает достаточно типичное направление современной западной поэзии, выбравшее для поиска новых источников вдохновения мировые духовные традиции разнообразного происхождения. Сочетание личного опыта с квалифицированным знанием, индивидуальный угол восприятия выделяют позицию Бренды Хиллман в этом контексте. Она также старается включать в свой поэтический метод разработки открытий, сделанных битниками, в частности Аленом Гинсбергом. Поэтесса предпочитает писать стихи в прозаической форме, отдавая определяющую роль графическим аспектам структуры.
В 2009 году планируется издание третьего тома задуманной ею тетралогии, базирующейся на древнегреческой концепции четырёх стихий Вселенной. Часть первая, “Каскадия”, опубликованная в 2001 году, посвящена стихии земли. Во втором томе, “Куски воздуха в эпосе” (2005), в понятие “воздух”, как трактует его автор, включается также человеческий голос, дыхание и пение – с их единородностью духу и индивидуальности. В этот сборник, который в целом отражает установку поэта на приёмы использования, наряду с единичными голосом, “полифонического” многоголосия, входит группа стихотворений, обращающих на себя внимание явным единством, как цикл внутри цикла. Общим в них является прежде всего место действия. Это библиотека.

В своём интервью АБ Бренда Хиллман раскрывает мотивы и мысли, приведшие к написанию этого цикла, который впервые представлен здесь в оригинальном переводе.

 

АБ:  Есть ли у цикла самостоятельное название?
Б.Хиллман: Я называю его “библиотечными стихами”, когда выступаю.

 

Что привело к его созданию?
Цикл задуман как посвящение – не только библиотекам, но и писателям и писательству. Меня привлекает поэтическая счётность, и я люблю число 12, часто работаю в наборах из 12 частей. Так что здесь это 12 стихотворений по 12 строк.
Я всегда любила библиотеки, поэтому меня слегка печалит, что сейчас библиотеки под угрозой. И то, как опасен для книжной культуры факт, что люди стали читать меньше книг…
Цикл много лет перебивался в черновых записях, но сами стихотворения начали складываться, когда я занималась в университетской библиотеке в Айова-Сити, где училась в аспирантуре. Я вообще начала серьёзно писать стихи именно в библиотеке – любила маленькие барьеры-кабинки на столах.
В течение нескольких лет я раздумывала о всех тех книгах, которые обнаруживала в библиотеках, и хотела писать относительно некоторых самых странных мистической красотой библиотек, которые я люблю  – моя детская библиотека в Тусоне, библиотека колледжа Помона, университета Айовы, библиотека Банкрофт в Беркли. Я люблю фильтрованный свет, пыль, спокойствие читателей, а также и некоторые причудливые особенности, возможно, не столь популярные – запах книжного клея(!) и идею, что все знания мира присутствуют здесь.
В стихах цикла, предположительно, заключены четыре или пять мотивов – одним из них была бы любовь к книгам и страх того, что книги любимого писателя могут исчезнуть – связанное с этим, полагаю, чувство печали о поэтах и представителях другой высокопробной литературы и учёности, о тех, чья работа так никогда и не будет прочитана – работа, потребовавшая времени в уединении, в забвении, в библиотеках.
Пока я писала эти вещи, умер мой первый муж, Леонард Майклз. В нескольких из стихотворений я думала о нём, потому что его произведения читаются не так часто, как должны были бы – он был великолепным писателем, отличным новеллистом, в особенности. С ним и его чувствительностью связано и присутствие в стихах упоминаний о выдающемся критике-исследователе Вальтере Беньямине, чьи работы были предметом моего преподавательского курса в университете в то время – его “Труд о пассажах” читается сквозь все эти стихи.
Меня интересовала идея В.Беньямина об “ауре”, окружающей произведение искусства, о её качестве специальности, разрушаемом репродуцированием. Также словесные каламбуры с “аурой”. Ещё мне хотелось думать о теософской версии этого слова – ауре света, окружающей человеческую фигуру. Мои метафизические извилины весьма своеобразны, и меня притягивает – частично для забавы, частью откровенно – теософское верование, включая указание, что тела окружены дополнительной субстанцией и что существует намного больше состояний и условий реальности, чем те, которые доступны обычным пяти чувствам. Эти чувства не всегда бывают единственными – есть дополнительны чувства, доступные, например, животным. Для меня имеет значение то, что сознание может себя расширять. Так что намёки на видения аур над головами читателей относятся к стараниям узреть дополнительные формы света. Я знаю, что это сильно связано с воображением, но мне хотелось в стихах работать со всеми формами философии, причём работать в сжатых пространствах.
И, наконец, мне всегда казалась очень занятной сама по себе мысль, претворяющая себя невидимо: некто пытается исправлять мысль, чтобы сделать её синтаксически нормальной, но на самом деле большинство мыслей не являются нормальными. К этому я тоже хотела адресоваться в своих стихах.

 

Учитывая Ваши указания на печаль, уединённость, замкнутость, где бы Вы сказали Ваши стихи восходят – к определённому духовному равновесию? шансу трансцендентности (“сладкая пыль арто пролетает сквозь десятилетия”)? Приятию (“Живи скрывшись”)?
Да, вся эмоциональная жизнь, вызываемая образами, ведёт к своего рода трансцендентности и приятию. Хотя не в смысле “давайте радоваться и веселиться”. Думаю, мои стихи отличаются своего рода эмерсоновской оптимистичностью, которая происходит от чувства внутреннего сознания природы – возможно, это большее, что даёт человеческому духу трансцендентализм – как, вероятно, и эти качества скорби и глубины осознания. Я считаю само по себе существование совершенно захватывающим и изумительным… Постоянное ощущение восторга от свежести ежедневного процесса, в котором все чувства вихрятся (как пыль).

 

Сквозь весь цикл, как это видится, проходит политика привлечения, включения в контекст классического, древнего мира, его ритуалов, наследия, восприятия, как противовеса постмодерну. Какие намерения определяли Ваш отбор представлений и аллюзий?
О чувстве связи древнего с настоящим: да, чувство, что чья-то литературная жизнь – чья-то жизнь в отношении ко всем искусствам, которые он любит – связана с тем, чтобы вкладывать прошлое в вечное настоящее, но всё же с пониманием, что история двигает и то, и другое в одну сторону и в созвездие моментов. В.Беньямин упирает на идею вечного возврата событий, одновременного присутствия всех степеней прошлого в сегодняшнем постижении. Мне нравится эта идея – что мы не можем быть захвачены мифическим временем, но беспомощны относительно него.

 

Некоторые из называемых писателей и мыслителей, повидимому, служат своего рода якорями в цикле – Пифагор и Исайя, например… (интересно, что интеллектуальная  ось цикла выглядит протянувшейся вдоль линии, ограниченной каноном западной цивилизации, несмотря на Вашу озабоченность судьбами литературных современников).
Интеллектуальная основа включает, безусловно, библейские писания, пре-сократовских философов, конечно, Платона, Аристотеля и всех соответствующих греков (я преподаю “греческую мысль” и “римскую мысль” – курсы великих книг в переводе; и это имело на меня большое влияние).

 

Кроме этого, присутствует и мистицизм, как в случае с “аурой”?
Я действительно интересуюсь гностицизмом, алхимией и другими эзотерическими духовными практиками, но в основном являюсь чем-то вроде анимиста – больше западного образца, хотя очень интересуюсь и китайской философией, и буддизмом, как и индуистской практикой (в основном через теософию). Меня тянет ко многим духовным практикам, и я расцениваю поэзию как место контакта со всеми этими вещами. Полагаю, больше всего меня влечёт мистицизм и анимизм.
Чего я не терплю, так это все формы религиозного фундаментализма. Наша духовная жизнь предназначена для контакта с неведомым и с этикой, которая даёт людям доступ к их лучшим инстинктам.

 

Является ли включение “непоэтических” современных объектов – “экраны праксиса”, “портативные компьютеры” – частью Ваших сознательных приоритетов как поэта?
Да, отсылки к поп-культуре и общим объектам присущи поэзии – моя поэзия включает парковочные счётчики, лэптопы, кроссовки, расчёски, литературную теорию, инди-рок-музыку и говорящие атомы, автомойки, еду и мобильники. Но подлинные объекты, конечно – это сами слова.

 

С каким чувством Вы к этим современным приметам подступаетесь? То есть с чувством конфронтации, предосторожности, потребности в гармонизации? Связанным с напоминанием о “монографиях по экономике”, их “хрупкости” – скажем, поэзия как оппозиция материализму? Что в основе контраста?
Экономические монографии – они более или менее хрупкие – более хрупкие, чем нормальные книги! Я люблю это чувство, что пугающие, тактильные старые книги, покоящиеся в библиотеке, ожидающие того, кто войдёт и положит на них свою руку, имеют совсем другой вид души.

 

Время от времени в стихах появляется необозначенное “ты” – имелся ли в виду кто-то конкретный?
“Ты” адресуется абстрактно – потому что это часто Вальтер Беньямин или мой первый муж, Сэмюэль Беккетт или Франц Кафка.
(перевод с английского)

.

.

.

“КАТАГАМИ на протяжении почти пятисот лет является важной частью материальной культуры Японии. Трафареты катагами использовались для узорного украшения текстильных изделий (техника катазоме). Эта тонкая техника резистного окрашивания включает нанесение на шёлковую ткань через трафарет рисовой пасты, за чем следует строгая процедура переустановок трафаретов с повторным наложением пасты. Затем вся ткань окрашивается, часто неоднократно, для достижения окончательного результата. После этого паста удаляется, открывая узор изысканных пробелов.

Детализированные разрезы трафаретов оставляют значительные поля негативного пространства. Узор резьбы поддерживается столь же тонкой, хотя и менее заметной, сеткой шёлковых нитей, стабилизирующей крохотные части бумаги.

Тонкая кора шелковицы укладывается стопкой, и на верхнем листе очерчивается узор, который затем вырезается острым изогнутым лезвием, захватывающим все слои. Затем между слоями вставляется опорная шёлковая сеть.

Полученный в результате трафарет, укреплённый на тонкой сетке, не мешающей наложению рисовой пасты, отличается беспрецедентной чёткостью.

До третьей четверти девятнадцатого века в трафаретах катагами часто вместо шёлка использовались человеческие волосы. В 1870-х французы, располагая бумажные вырезки на шёлковой сетке, натянутой на деревянную раму, использовали японские методы для разработки раннего варианта шелкографского экрана.

Большинство сохранившихся до сегодняшнего времени трафаретов сделано в золотую эру трафаретного производства, в поздние периоды Эдо и Мэйдзи, примерно с 1789 до 1912 гг.

Сохранившиеся свидетельства, по иронии судьбы, представляют не творения красильщиков, а только работу резчиков трафаретов.”

 

(Из выставочной аннотации)

 

Летний дождь – питающий

корни всего

в подполье раствора земель,

зачинающий космос материи.

 

Летний дождь – стекающий

с голых листьев и голых рук,

как на свидании

с тремя прохладными стихиями.

 

Летний дождь – запоздалые

петунии вянут с приходом сезона.

Новые гуси исчезли,

научившись летать

 

Обратившись к вопросу сегодняшних дел –

сколько оттисков может быть сделано

хрупким предметом?

 

2007

 

перевод с английского

 

(фото Е. Старовойтовой)

  По следам публикаций первых семи «газетных»
 номеров журнала «Апраксин Блюз», начало которым было положено
пятнадцать лет назад (1995)

ОБНОВЛЕННАЯ  ВЕРСИЯ  ТАЙНЫ «МЕРТВЫХ ДУШ»

 

  В самом первом номере «Апраксина Блюза» его редактор Т.Апраксина в своих ответах на вопросы авторов-читателей декларировала основной принцип отбора материалов в газету: публикации должны быть такими, «чтобы через двадцать лет не пришлось за них краснеть». В связи с прошедшими недавно юбилейными торжествами, посвященными памяти Н.Гоголя (200-летие со дня его первоапрельского рождения), я обратил внимание на статью М.Платонова «Экономика по Гоголю» в седьмом номере АБ «Меж небесным и земным» за 1997 год. В ней представлена великолепная математическая мистификация экономических идей поэмы «Мертвые души». По прочтении я испытал такой восторг, что мне захотелось все тщательно перепроверить и заодно высказать соображения, которые, по моему тщеславному разумению, могут оказаться интересными еще через двадцать лет.

 

1. В чем же тайна по версии М.Платонова?

Несколько лет назад я навестил родственников в С.-Петербурге. На одном из вокзалов у пункта обмена валюты ко мне подошел симпатичнейший молодой человек и предложил свои услуги. Я посмотрел ему в глаза и решил – а почему бы и нет? Испытав наслаждение от ловкости рук и добросовестности расчетов, я передал моему благодетелю 200 долларов и, отягощенный рублями, поторопился в путь. Через некоторое время я почувствовал беспокойство и учащенное сердцебиение: действительно, оказалось, что пачка денег состояла только из мелких купюр, прикрытых сверху одной пятисотрублевой бумажкой. Виртуозная экономика, мастер-класс по психологии, тончайший социальный срез общества – оглянулся вокруг: сколько таких же оболваненных людей!

Случай со статьей М.Платонова вызвал во мне похожие переживания.Автор в самом начале интригует читателя, приведя слова Н.Гоголя о том, что предмет «Мертвых душ» есть «вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают». А что же? – вот это и есть тайна, то есть Гоголь написал одно, а думал, значит, совсем о другом. Далее приводятся возможные предположения и довольно любопытные наблюдения, математические расчеты, рассуждения о теории вероятностей, график какой-то функции, в которой «любитель математики» должен признать «классическую экспоненту». Заканчивается статья как бы обоснованной версией ответа на поставленный вопрос: «Вот таким образом Гоголь посмеялся над известными экономистами. Здесь Гоголь выступает не только как гениальный художник слова, но и как гениальный психолог и аналитик, который впервые в мире позволил себе приписать одному из своих персонажей начало координат, т.е. ноль. Ничто».

Психологический фокус в том, что после такого заключительного аккорда возникает неподдельный интерес к выкладкам и выводам автора. Рациональные мысли приходят позднее. Во-первых, несправедливо унижать цифру ноль как «ничто»: известно, что любое число при умножении на ноль превращается в ноль, а при возведении в нулевую степень – в единицу (об этом писал Ф.Кривин в книжке «Несерьезные Архимеды», которую подарил мне когда-то благословенной памяти мой папа). Далее непонятно, почему Манилов, бесплатно передавший Чичикову свой странный товар, оказался впервые в мире в «начале координат» (ведь никакой особой роли этому персонажу не приписывается). И неужели проблема тайны сводится к тому, чтобы дать «фактическую оплеуху Адаму Смиту»: вот, мол, посмотрите, этот экономист выдумал рынок, конкуренцию, прибавочную стоимость, а у Гоголя (читай – в России) этих понятий просто нет, но цены при этом разные! Досталось и К.Марксу за то, что он весь спектр цен заменяет обычно средними величинами и этим самым искажает реальную ситуацию. Вот и весь сказ. Не мелко ли? Обидно за Гоголя.Обратимся непосредственно к тексту «Мертвых душ».

 

2. О моральном праве «домысливать» за Гоголя

В своем предисловии к первому тому Н.Гоголь обращается к читателю, которого Бог вразумил грамоте, с просьбой указать автору вред, «какой мог быть произведен наместо пользы необдуманным и неверным изображением чего бы то ни было». Цель же была поставлена более чем рискованная: «показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели». Но со всей страстью патриота, любящего свою Россию, он призывает того же читателя и к размышлению, и к действию: загляни сначала в себя – «а нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?», затем попробуй изменить что-то – «смотри, смотри, вон Чичиков, Чичиков пошел!» Да, об этом уже говорится в незаконченном втором томе, в котором дана потрясающая картина социально-экономической жизни российского общества. Западные взгляды и воззрения, новые термины и слова проникли в учебные заведения, где изучаются медицина, химия, философия, право, всеобщая история человечества, но «увы! не было только жизни в самой науке!» (т.2, гл.1). То же касается и экономической науки, о которой один из героев говорит: «Хороши политические экономы! Дурак на дураке сидит и дураком погоняет! Дальше своего глупого носа не видит. Осел, а еще взлезет на кафедру, наденет очки… Дурачье» (т.2, гл.3).

В то же время пробиваются ростки предпринимательства и рачительного хозяйствования (откупщик Муразов, помещик Костанжогло), но многие имения заложены (помещик Петр Петрович Петух) и перезаложены (полковник Кошкарев, больное воображение которого создало образ идеальной бюрократии), в большинстве хозяйств «исполнялась система Тришкина кафтана: отрезались обшлага и фалды на заплату локтей» (имение Хлобцева).

Короче говоря, путешествуя по России, в которой «без конца, без пределов открывались пространства», главный герой все время попадает в глушь, натыкается на закоулок, но – «зато какая глушь, какой закоулок!» Здесь по-прежнему «когда нужно скоро ехать – тут и лошадей надо ковать, и шину на колесе надо перетянуть, потому что дорога ухабиста, и перед у брички совсем расшатался (так что она, может быть и двух станций не сделает), да и конь лукавый, совсем подлец, хоть бы продать его» (т.1, гл.11).

 

Но главнее главного, Н.Гоголь сам приходит в ужас от описанной им же картины. Он пытается понять глубокий смысл той греховной страсти, которая овладела его героем. Он предполагает, что влекущее Чичикова чувство уже не от него и что «в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека перед мудростью небес. И еще тайна, почему сей образ предстал в ныне являющейся на свет поэме» (т.2, гл.1).

Итак, Гоголь сам определил и цель, и свое ощущение мира, подвластного Высшей силе, и основную тайну своего произведения. Раскрыл ли он эту тайну? Похоже, что очень старался. Но вопрос, заданный в конце первого тома, остаетсязлободневным и во втором: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ, не дает ответа».

Домысливать здесь просто нечего.  Образ предприимчивого чиновника Чичикова, мечтателя и плута, благородного страдальца и банкрота, развивался в пророческой душе Гоголя до самых широких обобщений. И мы только можем предположить, что этот процесс был на самом деле предчувствием экономического краха России при всей ее устремленности в будущее.

И теперь последний вопрос этого раздела: откуда у Михаила Платонова возникло стремление и право на математические интерпретации тайных идей Гоголя? Здесь срабатывает мистика чистой воды. Дело в том, что в главе 3 второго тома появляется персонаж, который поразил Чичикова «необыкновенной красотой своей, стройным, картинным ростом, свежестью неистраченной юности, девственной чистотой ни одним прыщиком не опозоренного лица». Это – никто иной, как имеющий 70 тысяч в год доходу Платон Михайлович Платонов, который с радостью согласился проездиться вместе с Чичиковым по великолепным просторам Родины. Они вели философские разговоры и вполне вероятно, что некоторые секреты стали семейным преданием в роду нашего автора М.Платонова. Вот такая шутливая разгадка.

 

3. Приложение для «любителей математики»

Как любил выражаться Чичиков, «не говоря уже о пользе в геморроидальном отношении», М.Платонов, в целом, проявил незаурядную изобретательность, чтобы привлечь внимание читающей публики к несомненному литературному гению России. Но не все средства хороши для достижения благородной цели. В частности, использование математики всегда полезно для иллюстрации тех или иных идей, но здесь надо быть точным, ибо нельзя компрометировать то, что вечно. Поэтому рассмотрим казусы Платонова (казус – сложный, запутанный случай, – словарь С.И.Ожегова).

 

Казус 1.  Напрасно не любит М.Платонов расчеты средних величин

«Средних значений, – пишет Платонов, – великое множество. И все они отличны друг от друга». Для жизни достаточно знать следующие типы средних значений: средневзвешенное, среднеарифметическое и среднегеометрическое. Сам Платонов с успехом применяет первый тип, когда определяет цену мертвых душ у Коробочки, продавшей 18 «душ» за 15 рублей. Величина 83.33… = 15/18 может быть или точной ценой, если все объекты торга были равноценны, или средневзвешенной. Поскольку маловероятно, что Коробочка могла знать периодические дроби, то остается второй вариант. Платонов этого не понимает, а Н.Гоголь, похоже, такую учебную ситуацию придумал сознательно. Например, пусть у Коробочки было две цены Ц1 , Ц2 и соответствующие им количества «товара» А1 и  А2, такие что

                             А1 + А2 = 18  и  А1 х Ц1 + А2 х Ц2 = 15 .

Как видно, долевые коэффициенты при расчете средней будут равны  А1 /18  и  А2 /18

(числовой пример:  А1 = 10,  Ц1 = 0.7 руб.;  А2 = 8,  Ц2 = 1.0 руб.)

Оставим Платонову право вычислить для сравнения остальные типы средних величин.

 

Казус 2.  Далее происходит гениальное 

Платонов складывает все известные ему цены (у Манилова – 0, у Плюшкина – 32 коп., у Коробочки – 83.(3) коп., у Собакевича – 250 коп.) и в сумме получает число 365.(3), равное, как сообщает автор, «числу дней в году, применяемому в небесной механике». Платонов удивляется, но не комментирует. Остается непонятным, что из этого факта должно следовать.  И что бы, собственно, изменилось, если бы эта сумма оказалась равной 360 копейкам. Но первый вариант лучше – все случайные совпадения действуют на психику и поражают воображение. Как версию, можно было бы предположить, что Н.В.Гоголь забавлялся, намекая таким образом на роль небесных сил в процессах ценообразования.Если это так, то можно считать, что одну из «тайн» характера Гоголя М.Платонов раскрыл. Сам Гоголь этого очень желал: «Может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!»» (2 т., гл.1).

 

  Казус 3.  Теория вероятностей здесь ни при чем

Мистика продолжается, когда от простой арифметики автор переходит к «высшей математике». Приводятся свидетельства того, что Н.Гоголь мог быть знаком с основами теории вероятностей, формулы и графики которой были уже известны к моменту выхода «Мертвых душ». Против этого ничего не возразишь, но далее Платонов рассуждает «за Гоголя» и, на наш взгляд, несостоятельно. Для Чичикова цены на «мертвые души»,  действительно, были случайными, а не фиксированными. Поэтому вероятность появления какого-либо одного значения на бесконечном спектре не может быть равной 25 %, более того – она равна нулю.

 

Казус 4.  Кривая «по Гоголю» – не экспонента

Ниже на рисунке изображены: график 1–экспонента, вычисленная компьютером для показательной функции (е  в степени  х )

У = е^х ,

где  е – основание  натураль-ных логарифмов (поскольку масштаб по вертикальной оси задан в копейках, то величина y = 1 в точке х = 0 становится неразличимо малой),  и график 2–кривая, построенная  по «точкам Гоголя», причем ось Х в системе рассуждений М.Платонова определена как четыре «равновероятностных» отрезка, над которыми рас-полагаются по возрастающей  цены Чичикова.  В итоге, при помощи лекала можно было бы вычертить достаточно плавную кривую, но даже это чудо не могло бы превратить ее в экспоненту, как видно из сравнения с графиком 1.

 

 

Нет слов, «плавность» ласкает зрение читателя, но она должна быть все же осмысленной. У кривой Платонова просто нет подходящего аргумента, чтобы быть не только экспонентой, но и любой другой непрерывной функцией. Мудрые рассуждения автора о проверке в «логарифмическом масштабе» рассчитаны на лень читателя что-либо перепроверять, но зато повышают уровень казуистики.

 

4. Как Гоголь мог бы ныне использовать экспоненту

Допустим, что Гоголь слышал о ней и имел ее в виду. Но рассчитать значения данной функции по аргументу (или, наоборот, значение аргумента по функции) и затем построить кривую по точкам – задача в то время была не простая. Но на любом современном калькуляторе это выполнить легко. В таблице представлены значения экспоненты на интервале от 0 до 10. Цены Платонова – Гоголя – Чичикова укладываются на экспоненциальной кривой соответственно значениям аргументов, вычисленных по обратной функции  x = ln y  (в табл. в скобках). Причем, 20000 копеек, или 200 рублей – эта именно та цена, которую Чичиков мечтал получить за каждую душу от Опекунского совета (т.2, гл.1), то есть фактическая цена «живой души» в те далекие крепостные времена. Она приведена нами для сравнения.

Теперь важно определить смысл точек на оси абсцисс. В нашем случае, можно придумать термин «степень экономической наглости». Тогда на интервале от 0 до 10 оценка, например, Плюшкина равна 3.5 , Коробочки – 4.42 , Собакевича – 5.52 , а самого Чичикова – 9.9 .

В современной рыночной экономике России подобный показатель мог бы быть использован при сравнении, например, «нормальных» цен производства по Марксу с монопольными ценами новых бизнесменов, для которых прибыль в 1000 процентов есть норма вполне желанная.

Таковы наши замечания и дополнения (серьезные и не очень) к попыткам М.Платонова раскрыть тайны закамуфлированных намерений Н.Гоголя.

.

.

.