Одной из самых трудных задач для человеческого сознания является задача — составить представление о том, как родилась мысль, когда она родилась и каковы были причины этого.

Существует источник, который, по меньшей мере, дает представление о том, когда и где возникла человеческая мысль. Это данные археологии, результаты раскопок в Африке и поисков скелетных остатков человека, — работы, которые ведутся с чрезвычайным для гуманитарных наук размахом в последние 30 лет, хотя начались они куда раньше. Археология потому поставляет материалы по вопросу, столь от нее далекому, что работа человеческой мысли запечатлелась в каменных орудиях, дошедших до нас. Отсюда можно судить о начале человеческой мысли — в части мыслительной деятельности, которая касается трудовых процессов.

Одним из первых изобретений было изобретение орудий, при помощи которых человек воздействовал на природу. По-мимо этого, в то же самое время происходит ряд перемен в поведении, в образе жизни, перемен, которые прежде всего позволяют человеку воспользоваться своими первыми интеллектуальными успехами — включить в рацион, наряду с растительной, еще и мясную пищу. Перемены включали также оседлый образ жизни. Все предшественники человека — высшие обезьяны, ночуя на одном месте, утром пускаются в путь в поисках пищи и проводят следующую ночь на другом месте. После ночевки обезьян ничего не остается. Напротив, те существа, которые научились пользоваться каменными орудиями, которые начали добывать мясную пищу (а обезьяны всеядны и питаются почти исключительно растительной пищей), проводили на одном месте столь много времени, что после стоянки на месте их лагеря оставались кости животных, обломки камня от производства каменных орудий, сами орудия. Это позволяет археологам раскапывать скопления оставленных отбросов, захороненных под толщей последующих отложений. Скопление отбросов жизни на одном месте является условием их обнаружения, условием существования современной археологии — без этого археологам нечего делать.

Так или иначе, совпадение во времени двух событий — изменения в поведении приматов, которые были на пути к очеловечению — во-первых, и начало изготовления каменных орудий — во-вторых — дает в руки тех, кто пытается представить себе появление человеческой мысли, источник для размышлений.

Однако что дает основания строить предположения о работе человеческой мысли? Поводом размышлять в этом конкретном направлении является восстановленная археологами процедура приготовления каменных орудий. Это не первая гипотеза, или — не первая догадка о том, как именно возникли каменные орудия. Исходной была догадка иного рода. Предполагалось, что первые орудия были результатом подработки камня в незначительной степени — приострения его края. Другие исследователи считали первыми не каменные орудия, а изделия из кости, точнее — просто кости животных соответствующих размеров и формы (гипотеза т.н. естественных орудий, предметов, используемых в качестве орудий с незначительной их модификацией). Но все эти догадки не получили подтверждения в находимых археологами каменных изделиях на стоянках. Напротив, оказалось, что самые первые изделия из камня являются не простой попыткой улучшить камень, случайно подвернувшийся под руку. Первые орудия — это первая технология.

Изготовление орудий из камни, оказывается, не существовало без технологии, без ступеней изготовления одинаковых на всех стоянках человека, без использования одинаковых приемов работы с камнем. В наше время для изготовления орудий нужны заготовки, и для того, чтобы получить заготовки, нужны куски сырья, удобные для транспортирования. В самом начале производства каменных орудий, насколько глубоко мы смогли проникнуть в глубь миллионов лет, мы застаем ту же самую процедуру, с теми же самыми этапами.

Человек находил поблизости от своей стоянки либо выходы сырья — камня того или иного рода, либо валуны — именно той породы, которая могла быть им использована, и изготовлял из них довольно сложную и довольно правильную — для начала человеческой деятельности — фигуру из камня — трехгранную или четырехгранную призму. Именно такая фигура позволяла приготовлять заготовки, называемые археологами сколами. Кусок же породы, специально обработанный, с которого можно сколоть заготовку, получил название — ядрище. И далее, уже имея заготовки — сколы, можно было изготовить то, что в археологическом смысле слова называется: орудие каменного века.

Это был процесс модификации заготовки, получение выпуклого или вогнутого контура края, или, напротив, получение прямого края, если край заготовки был кривым или неровным. Модификация могла заключаться в создании острия из заготовки с параллельными краями, или в создании поперечного края. Способ изменения края, отрезания от него лишнего у археологов носит название: ретушь, а процесс — ретуширование, хотя в обыденном языке это слово используется для иного процесса. Все составные части процесса или большая его часть часто протекали на одном месте. Собранные на одном месте ядрища и сколы иногда складываются, что вносит момент особенной подлинности в воссоздание происходившего миллионы лет назад процесса. Мог ли такой (трудовой) процесс протекать без участия сознания? Могли ли животные изготовлять такие орудия?

Видимо, это маловероятно. Нужно иметь в виду не собственно проведение этого процесса (при научении обезьяны), речь идет о том, могла ли обезьяна изобрести процесс, о котором говорится. Как полагают специалисты, фиксация и передача такого процесса от поколения к поколению возможна только в процессе научения. Если умение рвать траву животное, питающееся растительной пищей, наследует от родителей, обучения в этом случае не требуется. Изготовление же ядрищ, заготовок, орудий из заготовок не может передаваться генетически. Это требует индивидуального научения.

Соотношение трудового процесса и мыслительной деятельности относится к трудноразрешимым вопросам становления человека. Невозможно трудиться, в человеческом смысле этого слова, то есть действовать согласно сложной программе, где порядок действий строго обозначен и существование одного процесса обусловлено существованием другого, следующего, без мысли и орудия. Получается, что без способности к целеполаганию не может быть трудовой деятельности. А с другой стороны, допустимо думать, способность к мыслительной деятельности как раз и порождается трудовым процессом. Что же было раньше — сначала интересующее нас существо начало трудиться и в процессе труда обрело способность думать? Или еще до начала трудовой деятельности оно было способно к целеполаганию, но в другой области — вне трудовой деятельности?

Что можно сказать с большой долей вероятности — что существо, которое изготовляло каменные орудия, обладало способностью к целеполаганию. Оно могло построить несложную, с нашей точки зрения, программу, но она оказалась, в силу своей простоты, универсальной программой всего труда на последующие миллионы лет.

В этой программе (напомним: получение сырья, далее — изготовление из него ядрища, затем раскалывание ядрища с целью получить заготовки, и наконец, в итоге — изготовление орудий из заготовок) очевидны некоторые ограничения. В самом деле, собственно труд остается как будто за пределами этой программы, точнее, труд следует за этой программой, а программа является условием труда, поскольку труд нам представляется в виде действия с непременным использованием орудий. Такое сужение трудового процесса, такое ограничение наложено качеством источника, который имеется в нашем распоряжении.

Археологи более всего знают о процессе изготовления каменных орудий, меньше знают о других видах деятельности — для самых первых шагов человека. Разумеется, когда я говорю о трудовой деятельности, я имею в виду весь ее объем, включавший и устройство простейших жилищ, и собирание растительной пищи, и добывание мясной пищи, и изготовление каменных орудии. Но орудия, которые есть в нашем распоряжении, способны лучше рассказать о том, как их делали, чем о том, как их использовали. Если мы и знаем, как примерно их использовали, то эта картина является менее существенной для нас ввиду задачи, стоящей перед нами — попытаться представить себе работу человеческой мысли в самом начале — скажем, в пределах самых ранних источников о человеке.

Теперь самое время сказать о том, когда проходил процесс, о котором идет разговор. Если в середине нашего века определение возраста геологических отложений — тех, что нас сейчас интересуют, было делом приблизительным, то теперь в физике существуют методы определения возраста пород, называемые в совокупности радиометрическими. Они позволяют получить сравнимые результаты для тех отложений, которые вмещают культурные остатки и которые, по мнению геологов, одновременны или следуют одни за другими. Результаты применения методов, после их проверки с точки зрения геологов и археологов, оказались удовлетворительными.

По данным одного из радиометрических методов — калий-аргонового, где используются изотопы этих элементов, отложения с древнейшими орудиями человека имеют возраст более двух миллионов лет. Все стоянки этого возраста, с каменными орудиями, с костями животных, редко — с остатками примитивных жилищ — найдены только на африканском материке.

Конечно, читатель ведает, что есть еще один источник, который повествует о том же самом — о становлении человека. Это антропология, наука, анализирующая скелетные останки человека, а заодно и тех существ, которые близки к человеку, или даже представляются какими-то существами, переходными к человеку. Действительно, сейчас найдено много, по сравнению с серединой нашего века, костей существ возрастом около 2 миллионов лет.

Антропологам середины века казалось, что по строению черепа, по костям конечностей можно судить определенно, принадлежат ли эти кости человеку или обезьяне, поскольку грань между ними совершенно определенная. Теперь же оказалось, что эта разница — разница в основном биологическая и сводится к тому, что это существа, жившие 3-4 миллиона лет назад и бесспорно обладавшие прямохождением. Поскольку в некоторых случаях был известен еще и череп, а не только длинные кости конечностей, то удалось показать, что среди существ, вставших на путь гоминизации (превращения в человека) есть прямоходящие существа, у которых, упрощая, мозг еще вполне обезьяний. А вот у других существ, возраст которых около 1.8 миллиона лет, наблюдается рост объема мозга, и их мозг уже несопоставим с мозгом обезьяны — он стал крупнее. Данные более раннего происхождения — начала или первой половины нашего века — давали другую картину. Тогда, на основании более поздних находок, казалось, что более совершенный мозг и прямохождение совладают в своем появлении.

Эти рассуждения имеют прямое отношение к вопросу о том, как появилось мышление. Если принять во внимание нынешние данные о распределении во времени появления прямоходящих существ, бывших где-то на пути появления более совершенного, чем обезьяний, мозга, то получается, что возникновение прямохождения (около 4 миллионов лет назад) не имеет в качестве причины для себя, по крайней мере, орудийной деятельности человека, оно появляется раньше изменений в строении мозга. Причины для этого нужно искать где-то в другой области.

Что касается объема мозга, то при всей относительности связи мозга с мыслительной деятельностью — поскольку кроме количественного показателя — объема, есть еще и качественный, — рост объема мозга, пожалуй, скорее следует за началом изобретения орудий, за началом трудовой деятельности. Он случился после изменения в поведении, которое нашло отражение в археологических материалах.

Соотношение во времени разных существ — гоминид, как их называют антропологи — дает материал для изменения прежней точки зрения. Начало процесса антропогенеза — появление прямохождения — не удается связать с трудовой деятельностью. Между этими двумя моментами — более двух миллионов лет.

Причины гоминизации лежат где-то вне трудового процесса. И лишь в середине долгого пути мы видим орудия, отмечающие дня нас начало трудовой деятельности.

Первая мысль человека, которую мы можем прочесть, связана с трудом. Ко была ли она первой?

 

Все существующие в мире проблемы сводятся, прежде всего, к одной – к формированию мировоззрения. Она затрагивает всех и вся, углубляясь необходимостью различения и выбора в пестрящем многообразии предлагаемых возможностей.

Было время, когда мировоззрение определялось идеологически: оно могло быть либо материалистическим, либо идеалистическим. Одно утверждалось, с другим боролись. Такое упрощённое решение себя исчерпало, в особенности в системах воспитания и образования.

Традиция, являясь носителем сформировавшего ее мировоззрения, цементирует общество. Традиция-мировоззрение определяет формы поведения, задает направление деяниям, отношениям, переживаниям, хранит ценности и идеи.

Каково же оно сегодня, какому воззрению на мир мы научим следующие поколения, какие передадим традиции, определим цели, какие ценности оставим в наследство? Это вопросы, которые занимают многих. Ответить на них должна та или иная система воспитания. Педагогика стоит перед насущной задачей выбора мировоззрения и укрепления традиций.

Основные компоненты мировоззрения, такие как:

– логический (уровень знания),

– этический (религиозно-нравственный),

– эстетический (уровень выразительности),

реализуются в опыте человечества и усваиваются либо как открытие, либо как откровение.

Открытие здесь понимается как знание, добытое силой ума человека, тогда как откровение – знание, человеку данное и принятое им на веру. Таким образом, в системе мировоззрения ведущую роль берёт на себя либо опытное знание, либо вера. И вследствие этого начинают формироваться особые отношения между тем, что в человеке, и тем, что вне его.

Итак, перед современностью два поля. Первое – поле опытного знания, практически добытого усилиями человечества за всю историю его существования. Образы этого поля можно наблюдать в научной картине мира, в научном мировоззрении, которое существует сегодня в двух видах:

– в виде науки-идеологии,

– в виде науки-исследования.

Второе поле – поле откровения. Образы этого поля наблюдаются в религиозной картине мира, в религиозном миропонимании. Религиозные мировоззрения разнообразны и многоплановы. Важно отметить, что основаны на откровении далеко не все религиозные системы.

Этико-нравственные и, в том числе, религиозно-нравственные направления воспитания и развития личности в основе содержат вопрос о назначении человека. Это, в свою очередь, приводит к другим вопросам: о происхождении человека и мира, об их взаимоотношениях и, что особенно важно – об ответственности.

Всё многообразие ответов на вопрос о сотворении мира сводится к взаимоисключающим утверждениям:

     мир сотворён – мир не сотворён,

     у мира есть творец – у мира нет творца,

     Бог есть – Бога нет.

То что мир сотворён и у него есть творец – Бог, утверждается откровением, которое понимается как слово Божие, т.е. слово самого Творца, обращённое к творению с целью раскрытия тайны бытия. Раскрываются эти тайны истинами веры. Истины веры, содержащиеся в слове Божьем, передаются в священном писании и священном предании. Религиями откровения, но в разном его понимании, являются христианство, ислам и иудаизм. Хотя все они согласуются с толкованием происхождения мира через творение, но назначение человека видят по-разному.

Языческие религии утверждают, что у мира нет единого Творца, единого Бога, в этом соглашаясь с атеистической идеологией.

Языческое мировоззрение предполагает вечное бытие без начала и конца, признаёт существование духа и материи и их взаимодействие, при этом принимая изначальность как одного, так и другого. Этому взгляду соответствует и представление о назначении человека, формулируемое в понятиях «отрешение» и «освобождение». Имеется в виду освобождение и отрешение духа от материи.

Атеизм в его идеологии признаёт только материю в различных проявлениях. Представление о происхождении мира и назначении человека здесь туманно, вопросительно, иногда случайно. Ответ на вопрос о происхождении мира стоит в зависимости от ситуации и выгоды политической, экономической и пр. И если библейское мировоззрение определяет цель существования человека как служение Богу, а языческое – как отрешение, освобождение, то для атеизма это остаётся открытым вопросом.

Касаясь темы ответственности, следует указать, что библейское миропонимание предполагает иерархически упорядоченную систему: ребёнок – родитель – общество – человечество – природа (животный и растительный мир) – Бог. Это самая простая схема, но и она дает возможность осознания ответственности, и ее воспитательная ценность в рамках данного мировоззрения бесспорна.

Языческое сознание решает эту задачу иначе, что может быть сформулировано следующим образом: «Я отвечаю за свое отрешение-освобождение перед духом, но если я и есть дух, то отвечать должен только перед самим собой и ни перед кем другим».

Атеизм предлагает ответственность перед неким безличным будущим, неким абстрактным человечеством, то есть перед чем-то неконкретным и далеким.

И в этом смысле человек приходит к естественному вопросу: а есть ли в этом смысл?

Господин Лю Жэньхао, почти безвылазно прожив в нашей стране — между Москвой и Санкт-Петербургом — три долгих года и успешно защитив кандидатскую диссертацию, почувствовал, что успел сильно соскучиться по дому. Он поспешил со сборами и отбыл на родину в Тайвань на полмесяца раньше, чем планировал.

Прощаться было грустно. Близость отъезда сделала Жэньхао откровенным, и он неожиданно заговорил о том, чего до этого из скромности старался не касаться в беседах.

У меня долго не было друзей, — рассказывал он, — в детстве мне казалось глупым играть, как все дети. Брат очень любил ходить в детский сад, а я смог выдержать там только один день, так мне не понравилось, что внимание уделяется пустякам. Мне стыдно было водить хороводы и петь детские песенки. Игры детей казались мне пустыми, поэтому я предпочитал сидеть дома. Когда родители уходили и я оставался один, я раскрывал большую бухгалтерскую тетрадь отца с обратной стороны и начинал рисовать. Настал момент, когда отец, делая записи, дошел до страницы с моим рисунком. Я признался, что давно занимаюсь этим, и с того дня получил право не выходить к ребятам на улицу под предлогом рисования.

Девушками я тоже не интересовался — это требовало времени, которого мне всегда не хватало. Мне больше нравилось то, что обычно считается занятием для стариков, например, тайцзы. Многие думают, что этими упражнениями надо начинать заниматься, только выйдя на пенсию. В институте меня даже прозвали «Стариком» — из-за тайцзы и из-за того, что я не ходил на дискотеки, не ухаживал за девушками и не развлекался с друзьями. Обычно в этом возрасте людей больше интересуют веселые вещи, а то, чем любил заниматься я — совсем не для молодежи.

В детстве я был очень молчаливым. До восьми, девяти лет я был уверен, что бог вкладывает в каждого человека определенное количество слов, поэтому, когда все слова сказаны, человек сразу умирает. Я старался все время молчать. Мой учитель решил даже, что я заболел или сошел с ума. Когда он убедил меня, что я ошибаюсь, и что длина моей жизни не зависит от количества сказанных слов, я так обрадовался, что начал говорить без остановки и сделался очень болтливым. За это мне дали кличку «Пулемет», потому что я ни минуты не молчал.

Большинство людей, заканчивая школу и становясь взрослыми, живут шаг за шагом, не задумываясь, зачем им это нужно и к чему приведет. Они поступают в институт, потому что так советуют родители, друзья, или потому, что это престижно в настоящий момент. После института они работают по специальности, потом женятся, заводят детей, делают карьеру, а потом выходят на пенсию и отдыхают. Мало кто задумывается, соответствует ли такая жизнь лично ему.

Дома я закончил институт по специальности авиационное машиностроение. Студенческие годы оказались для меня очень полезны. Учеба не была слишком напряженной и оставляла достаточно времени, чтобы думать. Благодаря этому я понял, что специальность меня не устраивает. После армии, где я был авиационным механиком, я решил получить другое образование. Чтобы понять свою цель в жизни, надо хорошо знать себя. Напрасно люди не стараются узнать о себе как можно больше.

У меня много интересов, я очень любопытный человек. В шестнадцать лет я начал учиться играть на скрипке. К сожалению, это слишком поздно, чтобы успеть стать настоящим музыкантом, но я надеюсь, что в следующей жизни начну заниматься музыкой в более раннем возрасте.

Четыре годэ я посвятил медицине. Акупунктура, китайский массаж, исследования пульса. Цигун. Я не считаю, что добился многого, но кое-чему успел научиться.

В России я получил экономическую специальность. Поступил в аспирантуру Московского университета и занимался вопросами интеграции экономики Тайваня и России. Думаю, что этот предмет соответствует современной жизни и моему возрасту.

Русским языком я начал самостоятельно заниматься дома, но мне не хватало хорошего преподавателя и практики, поэтому только в России я смог по-настоящему узнать язык.

Вообще мне повезло, что я оказался в России. Я человек, который любит рисковать, я люблю непредсказуемость, а Россия — очень непредсказуемая страна. Здесь никогда нельзя предвидеть, что случится в следующий момент. Это заставляет быть готовым ко всему и задумываться о серьезных вещах. Может быть, счастье русских — жить так, как они живут.

Меня интересуют только серьезные вещи, о которых обычно думают старики. Жалко тратить жизнь на мелочи. Если человек думает только о своей маленькой цели, то, достигнув ее, он не знает, что делать дальше.

Это и многое другое рассказал Жэньхао во время нашей последней встречи, иногда прерываясь, чтобы проиллюстрировать свой рассказ, написав на салфетке китайское изречение или строчку из старинной песни, что наполняло разговор особым значением.

От себя хочется добавить: у нас еще будет возможность проследить за ходом мысли господина Лю, несмотря на его отъезд. Только теперь его рукописи будут присылаться почтой из Тайваня (после естественного перерыва на отдых). Как и до этого, господин Лю Жэньхао продолжит для своих заметок пользоваться исключительно русским языком — еще одним из числа серьезных предметов, достойных его интереса.

К истории науки

 

Древний Рим. Как много скрывается за этим понятием! И как много взяла оттуда европейская цивилизация — государственное устройство, юриспруденцию, юмор, литературу и многое другое. Только в науке и теоретической философии практически ничего в те годы и в тех местах не происходило. Тому есть видимые и невидимые причины.

 

Что же такое римская наука? Обратившись с этим вопросом к специалистам, мы услышим , что пол римской наукой понимают науку, которая развивалась, процветала и приходила в упадок на территории Римского государства, пока это государство оставалось мировой державой, включавшей в себя Афины, Александрию, Пергам и другие культурные центры Средиземноморья того времени. В этом случае не имеет значения, какой национальности были ученые, которых мы считаем представителями римской науки. Римская наука в этом определении рассматривается как один из этапов античной науки в целом, а, точнее, ее заключительный этап, поскольку распад Римской империи означал крах всей античной цивилизации.

Таким образом, римская наука — это наука эпохи Римской империи, величайшими представителями которой оказываются Птолемей, Гален, Диофант, писавшие на греческом языке, римлян же среди корифеев науки поздней античности мы не найдем. Выяснение причин этого факта уведет нас в глубины истории.

 

1. Эллины и италийцы. Могущество красоты и могущество силы

Римлянами называют этнос, образовавшийся на Апеннинском полуострове в результате сплава многочисленных и разнородных племен.

Теодор Моммзен в своей знаменитой «Истории Рима» говорит, что в те времена, о которых можно судить уже с достаточными основаниями, на Апеннинском полуострове находились племена япигское, этрусское и италийское, последнее делилось на две ветви: к одной принадлежали латины, к другой — умбры, марсы, вольски, самниты. Попавшие в этот же котел этруски имели свою самобытную культуру и свой особый язык и в VII—V вв. распространили свою гегемонию на значительную часть Апеннинского полуострова. Япиги — племя, родственное эллинам. Италийцы еще ближе к эллинам.

Лингвистические исследования, которые дают самые надежные выводы о древнейшем, доисторическом периоде жизни народов, свидетельствуют неоспоримо, что в глубочайшей древности от общей массы арийцев отделилось племя, которое затем распалось на две группы — одна дала эллинов с их различными подразделениями, другая — италийцев, которые позже также разделились на более мелкие этнографические величины.

Данные языка показывают, что предки эллинов и италийцев долго жили общей жизнью после выделения из массы арийцев. В отношении внешнего быта у эллинов и италийцев сначала все было очень похоже. В области духовной жизни «всего резче различаются и отдельные люди, и отдельные народы». (Т Моммзен).

Впоследствии различия между эллинами и латинами стали столь велики, их отношение к семье и государству, религии и искусству столь разительно отличны друг от друга, что общие корни, выходящие из индогерманского и более позднего периода единого племени уже представляются едва ли не легендой.

Теодор Моммзен, симпатизируя римскому варианту сознания, так характеризует его в отличие от эллинского:

эллины всегда приносили общее в жертву частному, их идеалом была созерцательная жизнь, без труда, часто переходившая в праздность, в религиозном отношении эллины вначале низвергли богов до уровня человека, а потом и вовсе их отвергли. Они «… предоставляли полный простор человеческой мысли во всем его страшном великолепии, а римляне же воспитывали детей в почтении к отцу, граждан — в почтении к государству, и всех — в подчинении богам. …Они ничего не спрашивали и ничего не уважали, кроме полезной деятельности, и требовали, чтобы каждый миг своей короткой жизни человек отдавал труду, …из отвлеченных идеалов только стремление к величию родины не считалось пустым».

Далее Т.Моммзен пишет: «В развитии искусства особенно далеко разошлись эти два родственных племени. У латинов искусство долго оставалось на такой низкой ступени, как у народов, не имеющих никакой культуры, — у эллинов же поэзия и ваяние быстро достигли такой высоты, какой никогда уже более не достигали: эллины научились рано ценить вдохновляющее могущество красоты и пользовались им, в Лациуме же не сознавали и не признавали другого могущества, кроме могущества силы.

…Преимущества эллинов более ярки и более бросаются в глаза. Но дарования италийцев глубже, драгоценные их свойства — понимание того всеобщего, что рассеяно в частных явлениях, их покорность и способность к самопожертвованию, серьезная вера в своих богов. Отдельные личности могли страдать в таком народе, могли быть заглушаемы в людях их лучшие природные задатки, но отечество этих людей и их чувства к этому отечеству были таковы, каких не знал грек, и при государственном устройстве, основанном на самоуправлении, латины так развили свою национальность и вместе с этим достигли такого могущества, что им подчинились и эллинская нация, и весь мир.»

Поучительная история! С одной стороны — военное и политическое могущество Римской империи, с другой — великие произведения искусства античной Греции.

 

2. Кто же кого подчинил?

В ходе дальнейшего повествования мы будем, в числе прочих источников, обращаться к книге И.Д.Рожанского «История естествознания в эпоху эллинизма в Римской империи» (М. «Наука». 1988 г., 448 с.).

Объединяющим признаком римского этноса в результате явился латинский язык, поглотивший все прочие наречия италийских племен, так что понятие «римским» применительно к литературе и науке эквивалентно понятию «латиноязычная». Как известно, одной из характерных черт римского этноса являлось сильное влияние греческой культуры. Более высокая культура покоренных греческих городов была активно воспринята римлянами. Это проявилось во всех областях материальной и духовной жизни. Римская архитектура при сохранении некоторых этруско-италийских черт уже в III веке начинает ориентироваться на греческие образцы.

Постепенно происходит эллинизация традиционной римской религии: римляне принимают скульптурные изображения греческих богов, устанавливая соответствие между своими божествами и персонажами олимпийского пантеона (Юпитер — Зевс, Юнона — Гера, Минерва — Афина, Марс — Арес и т.д).

Латинская поэзия довольно скоро начала следовать греческим канонам. Только сатиру можно назвать исконно римским жанром — в греческой литературе аналога этому нет. Замечательные достижения римских ораторов и историков были в большой степени обусловлены глубоким усвоением соответствующих греческих образцов. Тем не менее в ряде случаев римляне пошли дальше простого подражания и сумели вдохнуть новую жизнь в старые греческие формы.

ВЕРГИЛИЙ в «Энеиде» бесспорно подражает Гомеру и нисколько не скрывает этого. Первым крупным произведением, принадлежащим перу Вергилия, были «Буколики». Образцом для него послужили «Идиллии» Феокрита, греческого поэта, жившего в III веке до н.э. Об этом говорит сам Вергилий. Однако, несмотря на то, что в ряде сучаев Вергилий просто дает латинский перевод отдельных строк, сравнений, образов, отношение Вергилия к литературному наследию и Гомера, и Феокрита исключительно творческое.

Несмотря на осознанное следование эллинским образцам, Вергилий — один из величайших поэтов в мире. В «Божественной комедии» Данте он является воплощением земного разума и сопровождает великого флорентийца по кругам ада. Интересно, что в некоторых легендах Вергилий предстает в облике мага и чернокнижника. Уже вскоре после смерти его могила почиталась как святыня, а работы стали хрестоматийными в римских школах.

ГОРАЦИЙ и ОВИДИЙ оказали на поэзию нового времени влияние большее, чем греческие лирики VII—V вв. Те же примеры можно привести и в скульптуре. Иными словами, римская культура в результате не была простым эпигонским ответвлением греческой. Она, быть может, младшая, но равноправная ветвь на дереве общеантичной культуры. Однако стволом этого дерева оставалась культура древней Эллады.

Активное впитывание римлянами идей и образов греческой культуры происходило абсолютно осознанно, даже свой собственный язык они признавали намного более бедным по сравнению с греческим. Об этом говорит ЛУКРЕЦИЙ в поэме «О природе вещей», делая акцент на «нищете языка» и жалуясь на «наречия нашего скудость».

Рассмотренные примеры взаимодействия двух культур показывают, что в духовной сфере происходило подчинение культуры Римской империи более высоким эллинским образцам.

 

3. Римский вариант научной деятельности

Как уже было сказано выше, этой областью культуры римляне практически не интересовались. То же относится и к философии. Философия, в отличие от науки, все же привлекала к себе внимание. Но в римском исполнении это была практическая философия, философия человеческого поведения (Сенека, Марк Аврелий. Если бы римляне оставили в истории культуры только два этих имени — этого уже было бы достаточно).

Универсально образованным философом был ЦИЦЕРОН. Основная его заслуга состояла в том, что в своих работах по философии и риторике он знакомил римлян с философскими теориями греков. Т.Моммзен отмечает, что Цицерон оказал большие услуги латинскому языку, «освободил его от выражений вульгарных и странных, дал образцы строго правильной и изящной латыни. Как стилист Цицерон безгранично выше, чем как писатель и даже чем как оратор…». В средние века он стал известен именно как популяризатор греческой философии. Вообще говоря, труды Цицерона оказали большое влияние на мыслителей и писателей всех последующих эпох — от поздней античности и раннего христианства до эпохи Возрождения и французского Просвещения.

Поэма о физическом устройстве мира

Самым замечательным и, бесспорно, самым популярным памятником римской науки называют поэму ТИТА ЛУКРЕЦИЯ КАРА «О природе вещей». Это наиболее полное, систематическое (и к тому же талантливое) изложение воззрений Эпикура, каким мы вообще располагаем. Сам Лукреций не добавил к идеям своих предшественников ничего принципиально нового.

Как говорит поэт и философ I века до н.э. Лукреций, в поэме он пытался объяснить мир в эпикурейских терминах и избавить людей от суеверий, страха смерти и веры в богов.

Эпикурейская физика строилась на идеях более древних. Атомистическая теория Левкиппа Милетского, Демокрита и Эпикура Самосского через труды последнего дошла до Лукреция. Принципы эпикурейской атомистики изложены и разработаны у Лукреция весьма подробно, и к тому же дополнены анализом движения атомов, где Лукреций высказывает идеи, до сих пор вызывающие изумление физиков и позволяющие говорить о предвосхищении таких вещей, как молекулярная теория агрегатных состояний, броуновское движение и т.д.

Но самым замечательным является то, что все идеи у Лукреция изложены в великолепной стихотворной форме и расцвечены потрясающими поэтическими образами, цель которых — пояснить физические идеи. «Космическое дыхание» поэмы Лукреция чувствуется в каждом ее фрагменте. Благодаря своему богатому поэтическому воображению поэт и философ Лукреций даже наиболее отвлеченные идеи атомистической теории представлял в красивейшей форме.

«…Ибо лежит далеко за пределами нашего чувства / Вся природа начал. Поэтому, раз недоступны / Нашему зренью они, то от нас и движенья их скрыты. / Даже и то ведь, что мы способны увидеть, скрывает / Часто движенья свои на далеком от нас расстояньи: / Часто по склону холма густорунные овцы пасутся, / Медленно идя туда, где их на пастбище тучном / Свежая манит трава, сверкая алмазной росою; / Сытые прыгают там и резвятся, бодаясь, ягнята. / Все это издали нам представляется слившимся вместе; /Будто бы белым пятном неподвижным на склоне зеленом. / Также, когда, побежав, легионы могучие быстро / Всюду по полю снуют, представляя примерную битву, / Блеск от оружия их возносится к небу и всюду / Медью сверкает земля, и от поступи тяжкой пехоты / Гул раздается кругом. Потрясенные криками, горы / Вторят им громко, и шум несется к небесным созвездиям; / Всадники скачут вокруг и в натиске быстром внезапно / Пересекают поля, потрясая их топотом громким. / Но на высоких горах непременно есть место, откуда / Кажется это пятном, неподвижно сверкающим в поле».

Уже в I веке до н.э. в римских школах стали преподавать греческую литературу, грамматику, риторику и даже философию. Сложился образ ученого — не творческого исследователя (на самостоятельное научное творчество римляне не претендовали), а писателя-энциклопедиста, впитавшего в себя максимальное количество знаний.

Римским идеалом ученого, например, был МАРК ТЕРЕНЦИЙ ВАРРОН. Наука с точки зрения римской иерархии ценностей была делом второстепенным — на первом месте стояли государственные обязанности, военное дело, а в часы досуга преимущественно сельское хозяйство. Варрон, административный деятель и военный, получив от Цезаря задание по организации большой публичной библиотеки, занялся историей и интенсивной литературной деятельностью, написав свыше 70 наименований произведений общим объемом около 600 книг. Как сказал о нем позднее Блаженный Августин, «он читал так много, что удивительно, когда оставалось ему время для писания, а написал так много, что вряд ли найдется человек, который смог бы все это прочесть».

Варрон использовал множество греческих сочинений. В числе прочего он написал энциклопедию в девяти томах — эти книги были посвящены соответственно грамматике, диалектике, риторике, геометрии, арифметике, астрономии, музыке, медицине и архитектуре. Дальнейшие последователи, в т.ч, и средневековые, отбрасывая медицину и архитектуру, составляли аналогичные труды, которые легли в основу средневекового образования.

I век до н.э. в Риме был временем Варрона и Цицерона. В это время интерес к естествознанию в Риме достиг своего апогея. Именно тогда появляются работы Сенеки и Плиния Старшего.

ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА — политический деятель, оратор, поэт и драматург, прежде всего философ-моралист — меньше всего может считаться ученым-естествоиспытателем. Тем не менее, его трактат «Естественнонаучные вопросы» в семи книгах стал в дальнейшем одним из популярных римских трудов в области естественных наук. Тематика этого труда ограничивалась проблемами физической географии, метеорологии, отчасти геологии (землетрясения), т.е. теми же вопросами, которые составляют содержание «Метеорологики» Аристотеля. Этот небольшой трактат Сенеки меркнет по сравнению с грандиозной научной энциклопедией, какой была «Естественная история» Плиния.

ГАЙ ПЛИНИЙ СЕКУНД СТАРШИЙ по профессии был военным, потом при Веспасиане стал государственным деятелем, но неизменным страстным хобби его было чтение научных книг. Единственным его трудом, дошедшим до нас полностью, были тридцать семь томов «Естественной истории». Это была логически не структурированная компиляция самых разнообразных сведений, в том числе заимствований прямо из фольклора и суеверий. На современном языке этот труд смело мог бы быть назван научной фантастикой. Но авторитет именно этой работы на протяжении последующих 12-14 веков считался непререкаемым. Этот источник наряду еще с несколькими (включая Священное писание) в большой степени оказал влияние на формирование миросозерцания людей поздней античности, средневековья и эпохи Возрождения. Отзвуки Плиния Старшего явственно слышатся в творениях Шекспира.

Труды Плиния являли собой, таким образом, первые образцы научной фантастики, которые стали своего рода основой средневековой мистики.

И.Д.Рожанский, подводя итог тому вкладу, который сделали собственно римляне в науку и философию, пишет, что

Рим дал миру великоленных поэтов, глубоких моралистов, замечательных историков и блестящих ораторов. Но в области теоретического мышления — будь то наука или философские вопросы познания мира — мы не найдем ни одного представителя римского этноса. Одаренность римлян было проникнута духом практицизма, чуждого греческому гению. Создав сильнейшую в мире армию, прекрасную административную систему для огромной империи, заложив основы строгой правовой науки, они не доказали ни одной математической теоремы, ибо в такого рода деятельности не усматривали для себя ни малейшей нужды. Игнорируя теоретическую науку, римляне живо интересовались прикладными вопросами — сельское хозяйство, строительство, военное дело и внесли в эти области свой — иногда довольно значительный — вклад.

 

4. Поздняя античность

Все вышесказанное ограничивается хронологически I веком н.э. Дальнейший период II-IV вв. н.э. считается для римской науки периодом деградации. Именно тогда начинается тенденция, которая впоследствии расцвела в средневековье: отход от реальных проблем действительности и углубление в далекую от жизни антикварную схоластическую ученость.

Как и в работах Плиния, приведенные истинные факты в литературе того времени соседствуют с фантастическими, причем труды эти во времена средневековья пользовались громадной популярностью.

В частности, в этот период появляется книга «Физиолог» на греческом языке, описывающая свойства различных представителей растительного, животного мира и мира минералов, включающая немало фантастических сведений.

Вообще же для научной литературы поздней античности весьма характерными являются следующие черты: отсутствие ссылок на труды, из которых производились обширные заимствования (современным ученым стоило большого труда установить истинные источники знаний) или, наоборот, ложные ссылки. Кроме того, трудам того времени зачастую сопутствуют напыщенный стиль, дешевая риторика и безвкусная аллегоричность, которые позволяют говорить о деградации римской литературы по сравнению, например, с трудами Цицерона.

Все те черты, которые приписывают средневековым трудам, зародились, таким образом, еще во времена поздней античности. Склонность к мистике, апофеозом которой из доступных нам сочинений является прежде всего «Молот ведьм» (Я.Шпренгер, Г.Инститорис, М., Интербук, 1990), родилась именно в Риме в годы, предшествовавшие концу античной цивилизации.

В безысходной атмосфере VI в. происходило гибель античной цивилизации. Философские и научные школы либо умирали своей естественной смертью, либо их существование прекращалось насильственным путем, как это было с афинской академией в 529 г. Христианская церковь воспитывала ненависть ко всем языческим культурным ценностям, которые подвергались систематическому и безжалостному уничтожению. Только в Византийской Империи связь с греческой культурой будет чувствоваться еще в течение нескольких столетий, что же касается стран Востока и Северной Африки, то не пройдет и века, как они станут исламскими. Здесь в дальнейшем произойдет то, что потомки назовут «арабским возрождением».

В Европе же приближалось темное время раннего средневековья.

Оно разительно отличалось от эпохи позднего средневековья — XIII-XIV века. Несмотря на периоды опустошительных войн, жестоких преследований еретиков, культурных спадов, атмосфера позднего средневековья сильно отличается от того, что «наполняло воздух» в VI веке. Развивались и богатели города, начали раздвигаться географические рамки известного европейцам мира, открывались университеты. Начиналась следующая волна развития культуры.

В искусстве и литературе происходит рост интереса к человеку, его внутреннему миру (поэзия трубадуров, рыцарские романы, творчество Данте, Петрарки, живопись Джотто и других итальянских мастеров раннего Возрождения). Католическая церковь пока еще сохраняет ведущие позиции в духовной жизни Западной Европы, но ее идеолог Фома Аквинский уже санкционировал сосуществование двух типов истин — истин разума и истин откровения, тем самым допустив развитие светской науки. Указанные факторы стимулировали развитие целой плеяды блестящих ученых, таких, как Роджер Бекон, Оккам, Буридан и другие, интерес которых к проблемам естествознания не ограничивался толкованием аристотелевских текстов. Именно в это время появляется тенденция, которая привела еще к одному светлому периоду в жизни человечества — к эпохе Возрождения.

В эпоху Возрождения начавшие этот процесс итальянские художники столь же аккуратно и осознанно следовали античным греческим (и уже римским) образцам, как и римляне в эпоху Римской империи.

Карл Ясперс писал: «Все великие взлеты человеческого бытия происходили на Западе посредством соприкосновения и размежевания с античностью. Там, где о ней забывали, наступало варварство».

 

На вкус и цвет товарищей, конечно же, нет. Тем не менее хочется, чтобы все любили Париж – самый посещаемый город в Европе. К счастью, наибольшая часть гостей покидает город с чувством удовольствия, порой и восторга. Неудовлетворёнными уезжают немногие.

Кто-то из последних разочарован тем, что Парижу не хватает идеальной чистоты и порядка, какие можно найти в Германии. Кому-то оказался не по душе парижский сервис, уступающий английскому. Кого-то не порадовал подчёркнутый снобизм парижан, далёкий от нравов обитателей Нью Йорка или Лос Анжелеса. Кто-то недоволен обилием колоритного населения (в Аргентине лучше!), а кто-то – всем вместе взятым. И каждый из них не сумел правильно понять город.

Правда, нынешний Париж уступает тому Парижу времён «бэль эпох», когда всемирные выставки собирали весь мир в «La Capital des Arts» – столицу искусств, когда слава города достигла своего апогея.

Действительно, в районе импозантного «Мулен-Руж» и Пигаль на бульваре Клиши – излюбленных местах импрессионистов – развилась целая сеть сопутствующих «сексодромов» и ночных кабаре, часто дурного тона (есть исключения, конечно, в виде театров и кафе), увидев которые и сами импрессионисты, наверно, прикрыли ьы глаза в смущении.

Должен признаться, что в своём перечне недовольных Парижем намеренно пропустил ностальгирующих по ушедшим временам. Их положение сложнее, ведь прошлое им нужно, чтобы туда возвращаться. Для них предусмотрено утешение: рядом, на Монмартре, остаётся ещё много весьма приличных мест для прогулок. Там по-прежнему живут и творят художники.

Францию называют страной защиты прав человека. Об этом нужно помнить, посещая район Барбеса или La Goutte d`or, где в самом деле наблюдается запущенность, заставляющая вспомнить колорит восточных городов. Там живут друг на друге тысячи мультинациональных иммигрантов, в основном бедных. Это правда, они далеки от забот о чистоте.

Правда также, что в иных гостиницах и прочих заведениях посетитель может встретить небрежное обращение: клиент не должен заподозрить, что имеет дело с монархистами, всё-таки Франция – демократическая страна!

Но разве можно из-за мелочей разочароваться в таком городе, как Париж! Как можно, едва прибыв, интересоваться стоимостью обеда в «Максиме», если даже не знаешь, где находится остров Ситэ – КОЛЫЬЕЛЬ ПАРИЖА!

В этом городе царит несравненный вечный дух, неуничтожимый, ничем не протирающийся, сложенный многими веками истории человечества, превратившими Париж в хранилище драгоценностей всех эпох и культур.

Стоило бы просто постоять в любое время года и суток и при любой погоде на Понт-Неф и посмотреть в обе стороны Сены, походить ночью по великолепно освещённому Кур Каррэ, прислушиваясь к звукам скрипки или флейты, потом свернуть под арку – с обеих сторон сквозь огромные стёкла можно любоваться в тишине величественными греческими и римскими статуями. Или со стороны Лувра, только днём, спиной к стеклянным Пирамидам, окунуться взглядом в великолепную панораму, называемую «Триумфальный путь», которая нам открывается сквозь арку Карусель; за ней простирается сад Тюильри, уступающий место площади Конкорд с её египетским обелиском.Затем взгляд идёт вдоль Елисейских полей, чтобы попасть во вторую арку – Триумфальную (Наполеоновскую) на площади Звезды, а дальше следует вдоль авеню Великой Армии, чтобы умереть далеко-далеко в небе, что виднеется уже сквозь третью (Миттерановскую), самую круглую арку Ля Дефаис в новом деловом квартале с небоскрёбами.

Несколько веков истории мгновенно разворачиваются перед нами. Грандиозная перспектива!

Стоило бы также взглянуть под утро на суровый ренессансный фасад здания Консьержери с его изящными башнями. А в солнечный день обязательно нужно оказаться на втором этаже церкви Сент Шапель, шедевра готической архитектуры во дворе Консьержери. Её стены, если их только можно назвать стенами, составлены из пятнадцатиметровых витражных панелей, разделённых лишь тонкими столбиками. Ничто не сравнится с этим феерическим праздником красок, с этой радостью души.

Приятно заблудиться в узеньких позднесредневековых улочках самого интеллектуального района Парижа, Марэ, где можно получать удовольствие, обнаруживая замок на каждом шагу.

О своём любимом городе я мог бы говорить бесконечно, здесь трудно разделить главное и второстепенное.

Время проходит, а ценности остаются. Эволюция идёт своим ходом, и потери бывают неизбежны. В Петербурге их тоже немало, но город продолжает быть прекрасным.

Люблю я Париж таким, какой он есть, и когда-нибудь расскажу о нём ещё.

 

Жанр предлагаемой статьи необычен – это лирические размышления о городе и о балете. Размышления самой, на наш взгляд, петербургской из петербургских балерин. И пусть Американский биографический институт назвал ее «Женщиной года-95», а лондонское «Общество русского стиля балета» избрало своим президентом: мы-то с вами знаем – Габриэла Комлева городу никогда не изменяла и не изменит. А много ли таких – из тех, кого зовут?

 

Габриэла Комлева

 

Сколько замечательных балетных спектаклей создано в нашем городе – «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Раймонда»… Список можно продолжать и продолжать. Все это я любила танцевать, и каждый спектакль мне был по-своему дорог. Аристократизм «Спящей», элегическая задумчивость «Лебединого», отстраненная декоративность «Раймонды» – разве не созвучны духу Петербурга? И все-таки есть еще один балет, которому я бы отдала пальму первенства в состязании на право именоваться – «самым петербургским»! Это – «Баядерка». Неожиданно? Конечно! Смущает привязанность сюжета к Индии? Но ведь это то, что снаружи – не внутри. А я не могу отделаться от чувства: самый, самый, самый петербургский! Ведь недаром именно этот балет так много теряет, а то и становится нелепым на других, достойнейших, даже блестящих сценах – будь то парижская Гранд Опера или московский Большой театр. Как будто спектакль, вынутый из атмосферы Петербурга, утрачивает душу и – о ужас! – пародией оборачивается.

А начать надо, по-моему, с Петербурга. Вглядитесь: наш город лишь кажется устойчиво раскинувшимся на плоскости, подчинившимся горизонтали. Дух города рвется ввысь шпилями Петропавловки и Адмиралтейства. Как они нарядны, освещенные солнцем! Я любуюсь городом, когда он залит солнечным светом, восхищаюсь им, когда он окутан золотым сиянием осени. В мире немало дивных городов; многие я посетила. Отдавая должное их достоинствам, я всегда вспоминала почему-то наш город. В сравнении он не только не проигрывает – напротив, убеждает какой-то редкостной цельностью и – душой.

Душа города. Она пробуждается не в парадном ликовании радостных солнечных бликов. Город начинает дышать и обнаруживает истинное лицо в другие минуты. Накрапывает дождь, крадучись пополз туман, окутывают город сумерки. Все сдвинулось с места, пришло в движение, обрело таинственную глубину. Кажется, готов соскользнуть кораблик со шпиля Адмиралтейства, свободно отдаются своему порыву вдаль фигуры ангелов со шпиля Петропавловского собора и Александрийского столпа. Скрытый порыв, спрятанное внутрь движение. Они гениально воплощены Фальконе фигурой скачущего монарха, а затем блистательно ожили в пушкинских строках «Медного всадника». Душа города запечатлелась в поэтических и музыкальных откровениях, в великой русской литературе, состоявшихся в призрачной реальности неустойчивых, колеблющихся, устремленных куда-то духовных тяготений, пронизывающих петербургские пространства.

А «Баядерка»? Она созвучна городу и мне смятенностью души, скрытой страстностью, внутренним порывом. В экзотические одежды Востока заключена эмоциональная сущность, которая национального адреса лишена – она обращена к человеческому вообще. Героиня балета Никия любит и любима, но не может осуществить свое право на счастье в силу обстоятельств. Один из вечных сюжетов искусства. Воплощенный в танце, он обретает особую многокрасочность и глубину. И – возможность преображения душевных движений в новое качество духовного абсолюта. Возникает эта картина идеальной духовной жизни, пронизанной токами только что испытанной душевной бури, в знаменитой хореографии «Теней». Совершеннейшем, уверена, создании Мариуса Петипа, а может быть и всей мировой танцевальной культуры. И – самом что ни есть петербургском.

Стройная прозрачность строгих построений, логика отточенных и повторяемых периодов, горизонтально заполненное пространство колышащейся, дышащей, вибрирующей, тяготеющей ввысь духовной материей – разве не близко все это духу Петербурга? Призрачным туманом спускается цепочка следующих бесконечной вереницей одна за другой «теней». Они – из духовных высей Гималаев и, похоже, легендарной Шамбалы. Нисходят, чтобы затем увлечь с собой и вознести очищенные от будничной суеты души.

Да, «Тени» будничности лишены – они обращены к вечному. И воплощают романтический порыв души, преодолевающей на своем пути непреодолимые препятствия. Героиня платит жизнью за роскошь быть верной себе, своему высшему предназначению. Зато в идеальном духовном пространстве обретает вечную жизнь, непреходящие ценности, непопираемые идеалы. Наивная, но, может быть, осуществимая мечта – сохранить современному Петербургу верность высокому духовному предназначению. И – абсолютной красоте бессмертных «Теней».

В «Баядерку» я, как говорят, «влетела» – неожиданно и впопыхах. Шел 1963 год – шестой год работы в Мариинском, тогда Кировском, театре. Я уже имела в творческом багаже несколько балеринских партий – в их числе «Аврора» в «Спящей красавице», и даже премьер: Потерявшая любимого в «Береге надежды», Девушка в «Ленинградской симфонии». Только что прошла премьера «Далекой планеты» – тоже с моим участием. Балет «Баядерка» всеми балеринами старшего поколения был любим, за право танцевать в нем приходилось бороться. Это были замечательные Никии, и я с детства восхищалась ими: музыкальностью и страстной динамикой блистательной Натальи Дудинской в «Тенях», трагедийной наполненностью Аллы Шелест в «Танце со змеей», величавым покоем библейской красоты Инны Зубковской, выразительностью рук Ольги Моисеевой, размашистой смелостью Калерии Федичевой. Каждая балерина была интересна, выразительна, на другую непохожа. Этим отличались те поколения исполнителей – рядом существовали очень разные творческие индивидуальности. Прекрасных исполнителей было более чем достаточно и поэтому ввод молодых не планировался. Но так уж случилось, что все эти балерины от спектакля 17 апреля по тем или иным причинам отказались. Стали искать, кто может осилить трудный спектакль с ходу – за несколько репетиций. Выбор пал на меня.

Счастливая случайность! Так я получила балет, который вскоре стал одним из самых любимых. Такова уж природа театра – многие актерские судьбы состоялись потому, что наступал этот момент – необходимость срочной замены. Важно к этой неожиданности быть профессионально готовой. Мне помогли учить сложнейшую хореографию «слету» уроки Н.М.Дудинской, в классе совершенствования которой я тогда занималась. Уроки были совсем не похожи на те, что даются, как правило, теперь, чтобы не устать, а чуть-чуть разогреться. Наталья Михайловна верна была тогда заветам своего учителя А.Я.Вагановой: урок напряженный, изматывающий, динамичный формирует балерину, а не ублажает ее. После таких уроков готов танцевать любую хореографию «с листа», без нынешних многотрудных натаскиваний и опрощений. У меня были лишь три репетиции на трехактный балет. И мы с Натальей Михайловной – заслуга ее в моем успехе была велика – успели, театр не подвели.

Потом, конечно, собственно и началась основная работа – постижение совершенства и вечное желание актера ему соответствовать. Но у меня сразу как-то «пошли» «Тени» – мне было легко и удобно существовать в этой контрастной смене то бесконечно льющихся, певуче кантиленных, то взрывчатых и динамичных темпов. Я видела потом прекрасных, первоклассных балерин, которые эту загадку «Теней» так и не одолели. И не случайно. Здесь лирическая стихия пересекается со страстной внутренней напряженностью, а это требует каких-то особых качеств дарования.

«Тени» часто приходилось танцевать в концертном варианте – особенно во время зарубежных гастролей. Вырванные из спектакля, они теряют эмоциональный трамплин, который готовит эту хореографию и служит ей контрастом. Приходится искать, чем возместить неизбежные в таком случае утраты, как сделать их менее заметными.

На гастролях в Испании на спектакль пришла великолепная Сара Монтьель и в сопровождении спутника явилась, восторженная, высказать добрые слова в мой адрес. Она была чрезвычайно экстравагантно одета: волосы непринужденно распущены, короткой юбки почти не было, тончайший черный шифон не столько прикрывал ее роскошные формы, сколько давал возможность этими богатствами тела любоваться. Рядом с нею мой балетный костюм – пачка и трико – казался сдержанным и скромным. И вот Сара появляется на следующих «Тенях» – но в совершенно другом виде. Узлом собрана строгая прическа, длинное и очень элегантное черное платье являет высочайший вкус – в таком впору представиться английскому двору. А я радовалась тому, что художественное чутье актрисы не осталось глухо к высокому поэтическому строю наших петербургских «Теней». Сара Монтьель решила этому духу отвечать.

Приближалось 23 января 1977 года – столетие со дня премьеры «Баядерки». Спектакль уже многие годы считался моим «коронным». Поэтому выглядело естественным, что танцевать поручили его мне. Чаще всего в этом балете моим партнером был Сергей Викулов, реже – Юра Соловьев. Назначили на этот раз Сережу; я слышала, что Юра ходил просить станцевать этот спектакль, но ему отказали – сославшись на то, что он уже обещан. И вдруг – ох уж эти театральные «вдруг», сколько нервов и сил отбирают они у актеров! – кто-то из моих конкуренток сообразил, что юбилей спектакля может вылиться в мое личное, нежеланное им, торжество. И тогда спектакль разделили – на каждый акт назначили свой состав. Ссылались на знаменитую послевоенную «Спящую», в которой по акту танцевали М.Семенова, Г.Уланова, Н.Дудинская. Но «Баядерка» – не «Спящая» и не парадностью сильна. Мне достались заключительные «Тени». И тут происходит несчастье – погибает Юра Соловьев. Юбилейный спектакль проходит под знаком этой неожиданной и непонятной утраты. Некоторые исполнители даже кладут полученные ими цветы к суфлерской будке – будто на могиду Юры.

Но оставалось что-то, что испортить моим театральным «доброжелателям» не удалось. Оставалась радость встречи с моими любимыми «Тенями». И неожиданный для меня бесценный подарок, который я получила из Англии.

Привезли его мои английские друзья, организаторы музея Анны Павловой в Лондоне. Они дружили с Тамарой Карсавиной и навещали ее. С Карсавиной я была уже знакома – меня представили ей во время лондонских гастролей, и она подарила мне свою фотографию в старинной рамочке и только что вышедшую тогда книгу об Ольге Спесивцевой. Теперь Тамара Платоновна интересовалась моими успехами. Наши общие друзья сообщили, что едут на юбилей «Баядерки» с моим участием – они и раньше приезжали в город ради моих спектаклей. И тогда Карсавина, зная, что я очень люблю этот спектакль, решила прислать мне поздравление с юбилеем. В ее жизни «Баядерка» стала последним спектаклем, который она танцевала в России. Необычность подарка заключалась в том, что поздравление существовало в двух вариантах – письменном и устном, в магнитофонной записи. Так мой архив хранит теперь «живой» голос самой Карсавиной.

 

 

 

Слишком знакомо и ни на что не похоже. Как Бетховен, к примеру. Кто только в нем и не уживается! И Гайдн с Моцартом, и Брамс с Вагнером, и даже Чайковский, и Бах с Шостаковичем. И все-таки это Бетховен и никто другой.

Если нет государства, в котором мне не тесно, создам себе свое. Буду жить иа границе: не между первородством и чечевицы, а между инфарктом и вознесением. Только здесь мне удобно, только здесь я дома.

Как выбирается доминирующий признак, основа классификации? Где берет начало мысль?

Ее еще совсем нет, и ничто ее не предвещает. И вот из ничего, из принадлежавших разным мирам элементов, собирая их воедино, завязывается нечто новое, проявляется прозрачный рисунок, обозначается тема и, прежде чем заявить о себе скрипичной ясностью, пройдет подземным колебанием в басах, зацепит фаготы. Освоится, разрастется, станет Главной. А уж потом – есть где разгуляться сводному оркестру, и хору в решительном марше пропеть несравненную Оду, и ликующей голубиной стаей устремиться в небесные выси, растворяясь в безбрежном сиянии.

Головокружительная внезапность прозрения… Откуда вновь явилось на свет бесконечное многообразие, изменчивое единение, непредсказуемо-убедительное, всякий раз иное до крайности и при этом неизменно верное себе? Не было ничего нового. Но не было и ничего случайного. Ничего разнородного.

Если история отказывает в прецеденте, приходится его создавать. Выберу зависимость и назначу ее точкой опоры! После можно смело следовать законам физики, применяя известные технологии.

О, как много раз мы слышали: не желаешь повернуться вправо – потрудись отойти налево. Между ними компромисс, а выход – НАД. Всегда только сверху.

Что мешает этим жить? Смотреть вверх и сверху? Жить в мире настоящего – абсояютиого, безусловного: людей, творений, стихий? Или это все не важно? Что же важно? Обыденность? Анекдот? Обыденности нет. Полнота жизни – в насыщенности значением: каждой мысли, каждого движения. В смысловой полновесности – каждого молчания, каждого безмыслия. Все способно быть шедевром в своих пределах – максимальио наполненным. Ищу полноты звучания, чтоб и тишина была весомой.

Дешевый анекдот скучен. Не порезвиться ли от души?

.

.